Беглый

— Денег не дам — шелестящим шепотом вещает мертвый Ельцин, а мне все лезет на глаза его красивый кожаный бумажник, небрежно брошенный на столе.

— Орандж джус будешь?

— Ты имеешь в виду апельсиновый сок?

— Не-а, дурила, оранж джус!

— Ага, давай. Джус так джус.

Славка плывет на кухню. А я продолжаю любоваться его сексуальным бумажником. Я уверен, в бумажнике решение всех моих проблем. Гостиница на горном курорте, заснеженные даже летом верхушки скал, лыжницы с крутыми бедрами и податливыми сердцами.

Если повезет тебя спереть, начну трусцой бегать по утрам, честное слово. Хотя если вспомнить сегодняшнее утро — можно сказать уже начал.

У меня есть выбор между льготами таящимися в бумажнике и оранж джусом.

И я выбираю бумажник, потому что сбежал из тюрьмы, когда вокруг не было охраны.

Быстро пихаю прохладный бумажник куда-то в трусы и в ушах включается через динамики сердце.

Бум-бум-бум.

Если Славка заметит, он свернет мне шею, как цыпленку-бройлеру. А потом сядет сверху, переодевшись в этот вызывающе педерастический наряд адептов вольной борьбы, и шурша сушняком, станет толковать, как себя следует вести правильному пацану.

Бум-бум-бум, плыву на полусогнутых на кухню.

Бум-бум, протискиваюсь мимо торчащей из дверцы холодильника жопы мертвого Ельцина, который, похоже, уже забыл, что он там ищет.

Бормочу что-то вроде «Пассать бы мне», бум-бум, входная дверь, бум-бум, кубарем качусь по ступенькам подъезда.

И бегу. Опять бегу. Только бегу уже окрыленной надеждой.

Спрятавшись в подъезде девятиэтажки, в доброй миле от дома Славки, трясущимися руками, как какую-то диковинную птицу, я ласково открываю бумажник. Здравствуй!

Там оказывается два гондона, маленькая записная книжка с позолоченным карандашиком и четырнадцать долларов североамериканских соединенных штатов.

Сам лопатник и то, наверное, стоит больше, но я с сожалением его вышвыриваю. Запально.

Вернуться бы и натянуть гандоны на голову мертвого Ельцина. Месть рэйнджера.

Ладно. Пойду-ка срублю косушку утреннего плова, который вот-вот поспеет в многочисленных Юнус-Абадских чайханах.

На плов-то точно хватит. А за пловом выберу направление для дальнейшего бега.

* * *

Честно вам скажу бабы мне не давали очень долго. Целую вечность.

Аж до двадцати лет. Несмотря на все глобальные старания и тот факт, что учился я уже больше года в инязе, где юбок было этак процентов девяносто. Не давали и все. Пойми их!

Так что к двадцатому дню рождения я уже почти потерял всякую надежду и укрепился в мысли, что со мной не все так, и я совершенно не в женском вкусе, когда это вдруг свершилось.

Сбылись мечты долгих мокрых ночей на моем девственном диванчике в кабинете отца, когда книги с четырех сторон с немым укором наблюдали мои простынные судороги.

У маминой подруги тети Раи была дочь Вика. С детства Вике не отказывали никогда и ни в чем, особенный же переполох поднимался если ребенок хотел кушать.

Поэтому годам к восьми Вика была шире меня раза в четыре, хотя и на целых три года младше. Когда мы ходили с мамой в гости к тете Рае, она всегда приветствовала меня одной и той же кодовой фразой

— Ну, иди, кавалер! Барышни заждались уже!

После чего я покорно плелся в викину комнату. Предстоял вечер в гостях. А жили они черт-те знает где — это место почему-то называли ТУРКВО.

Вика обычно возлежала на кушетке и непременно что-нибудь жевала. Так мы и росли вдвоем.

Играли в географическое лото, шашки и подкидного дурака. Иногда Вика исполняла для меня полонез Огинского или собачий вальс на темно-ореховом пианино Беларусь. Пока она играла, я смотрел сквозь гардины на унылые пейзажи Туркво.

Я никогда не видел в Вике особи противоположного пола. Даже когда у нее выросли гиганские дынеобразные груди. Даже когда один раз лежа на полу я случайно заглянул ей под юбку и наблюдал некоторое время ее затянутую в парашютные труселя жопу, плавно летящую надо мной.

Мысль выласкать Вику просто не могла родиться в голове, так же как, скажем мысль выласкать Викину маму. Импосибль.

Да и в гости с мамой я давненько уже не ходил. Отпала обязанность. Все свершилось когда после моего дня рождения тетя Рая настоятельно попросила маму доставить меня к ним и проэкзаменовать Вику по английскому.

Викуся поступает в нархоз! — гордо сообщила мне мама — Райка кучу денег отвалила на репетиторов, представляешь?.

С большим душевным скрипом я отправился с ней к Вике в далекое Туркво.

Краем уха я слышал страшную сплетню будто бы Вика с полгода гуляла с каким-то чеченом, лет на пятнадцать ее старше, и избавиться от чечена тете Рае стоило неимоверных трудов.

Личная жизнь Вики меня не интересовала напрочь, просто заинтересовал ее экзотический избранник — я никогда в жизни не видел настоящих живых чеченов.

Теперь я сижу на полу спиной к Вике и уныло объясняю разницу между простым и совершенным настоящим временем современного английского языка. И тут она вдруг капризно и одновременно требовательно шепчет:

— Поцелуй меня пожалуйста, Сашка!