Беглый

Поэтому в СИЗО целые системы подземных и надземных коридоров, рамп, лестничек клеток, секционок. Многие коридоры дублируют друг друга. Так чтобы даже во время конвоирования в допросную и обратно, у вас и шанса перекинуться словом с подельниками не возникало. Кроме того усложняет в разы побег — заблудится можно как акыну в московском гуме.

Даже контролёры — новички, имея при себе схему-планшет, регулярно тут теряются. Что уж говорить обо мне, не выспавшимся, подсевшем на марихуановые измены, ещё и с этим идиотским тяжеленным лотком на шее в довесок.

Любой, кто отсидел, скажет вам — тюрьма — это живой организм. Гигантский шевелящийся осьминог, у которого может быть разное настроение и отношение к вам в зависимости от кучи причин. Вечное движение щупалец. Как говорит узбекский фольклор, здорово приблатневший в эпоху юртбаши, это не халам-балам, это турма, балам!

* * *

Я вам честно говорю, шёл точь-в-точь, как за полчаса до этого мы летели с Марсом. Те же салатовые продолы, хлопающая секционка, потом направо, ещё раз направо, и вот тут-то должна была быть лестница на второй этаж.

Вместо второго этажа я оказался почему-то в четвёртом ауле ТТ. В жизни там не бывал до этого.

«Как удивительны все эти перемены! Не знаешь, что с тобой будет в следующий миг…» — подумала Алиса, но вместо Белого Кролика мне навстречу вышел молодой поджарый контролёр-казах. У него была, по-самурайски бесстрастная физиономия.

С минуту он, молча меня, разглядывал, потом вдруг оглушительно закричал на кочевом гортанном наречии.

На его крик сбежалось ещё несколько похожих на него как родные братья сегунов. Вволю насмеявшись, и перетянув меня для острастки дубинкой по спине (боли я от ужаса совсем тогда не чувствовал), самурай вырвал листок из блокнота, и насупившись, как ребёнок на первом уроке рисования, нарисовал схему как вернуться во второй аул.

Составление схемы сопровождалась их ржанием и подробными инструкциями на языке Абая Кунанбаева, из которых я улавливал только одно знакомое казахское слово — кутак баш — это вроде значит «залупа».

Казахи в узбекских тюрьмах — это типа латышских стрелков или китайских карательных отрядов революционной красной армии Ленина. Сатрапы режима юртбаши. Им по херу кого охранять. Лишь бы зарплату платили вовремя.

По карандашной карте-схеме я легко двинулся вперёд и вскоре… очутился прямо на вокзальчике.

Вокзальчик — это типа цеха такого, куда нас всех привозят, шмонают, снимают отпечатки, фоткают, иногда слегка бьют, а потом раскидывают по хатам или зонам — смотря, куда у вас билет. Такой распределительный пункт. Прямо у входа в тюрьму.

Очутившись на вокзальчике, я совсем уж перепугался. Сейчас меня вот тут и накроют с этим хлебом коробейным, и пришьют сходу ещё пару лет за попытку побега.

Шарахаться тут в вольной одежде — очень опасная затея.

Надо срочно найти какого-нибудь офицера хоть немного понимающего по-русски и сдаваться. Чем быстрее сдамся, тем меньше впаяют.

Тут — то к моему глубочайшему облегчению мне на плечо легла тяжёлая рука дур-машины Давлата.

— Ты какого хера здесь потерял, джигут? Полтора часа всего до проверки! Хлеб-то кто будет раздавать, Голда Мейер?»

А я ему как отцу родному обрадовался:

— Давлат-ака, Давлат-ака, илтимос, проводите меня во второй аул-а, пожа-алуйста, пропадаю совсем.

Будь она проклята, эта анаша думаю, никогда в жизни больше её курить не стану!

— Йе! Потерялся што-ли кутак-баш? Тощщна не еврей — те вроде как хитрые, а ты сопсем-сопсем далбайоп! — посетовал он:

— Пашли, кутак-голова, нога в руки и пашли.

Через пару минут галопа за бодро вышагивающим, как Пётр Великий на корабельной верфи, долговязым Давлатом, я, наконец, очутился в продоле второго этажа нашего аула и, возблагодарив аллаха за его не чем не объяснимую милость, бодро принялся раздавать хлеб.

Тут все же нужно отдать должное воровской постанове — ведь в хатах сидели и ворюги, и аферисты и марвихеры всех мастей, любой из которых мог легко выкружить у меня лишнюю пайку хлеба.

Да что там пайку — весь короб, выцыганить, увидев лоха в панике, но каждый принимающий под счёт пайки стоящий у кормушки васёк, вёл себя подчёркнуто корректно. Никто ни разу не попытался плескануть на меня горячим чифиром из кормушки — как стращал до этого третий обитатель баландёрской хаты — вечно испуганный пухлый Улугбек. Я и тогда ему не поверил — чифир, его пить надо, а не в морду плескать.

Я воспылал благодарностью к воровской идее и даже, перекрестившись, быстро передал несколько маляв и целую машинку с светловато-коричневым раствором хандры из одной хаты в другую. Из рук- в жилы, так сказать.

У меня как крылья за спиной выросли. Надо помогать мужикам под замком — сам там сидел.

Стал раздавать быстро и чётко — будто спортсмен, немного замешкавшийся на старте и теперь уверенно нагоняющий упущенное время.

Все шло гладко, как по маслу, пока я не дошёл почти до самого конца продола. Тут у меня хлеб вдруг взял и закончился. А вот хаты? А вот хаты-то совсем даже ни закончились. Боже мой!