Беглый

Иногда я так глухо загоняюсь от чувств к Рамиле, что даже подумываю что бы такое отмутить, чтобы остаться с ней тут, в Зангиоте до конца ее долгого срока. Как же я брошу ее здесь — одну, аки агнца среди волков? Просто безумие какое-то!

Конечно же я давно уже мог перевести эти почти осязаемые любования исподтишка на более плотский,****ский уровень. Так наверное многие и поступили бы на моем месте — воспользовавшись опытом, разницей в возрасте и социальным положением. Например, Валерчик — прикормил бы слегка добротной жратвой, да и укатал в тепле сивку.

Хотя зря, зря я качу бочку на Валерчика. Одиночка пошла ему на странную пользу. От Бхагават Гиты, что пыталась через меня посеять в его душу Рамиля, он отказался наотрез. Но зато обратил взор своего третьего глаза к ортодоксальному православию.

Теперь экс-сильвестр отпустил окладистую бороду, а в его глазах то ли от туберкулезной атмосферы камеры, то ли от сошествия Духа Святаго, появился странный блеск.

Валерчик стал как две капли воды похожим на молодого Григория Ефимовича Распутина. Он подолгу эмоционально кается в грехах перед каждым, проходящим мимо его камеры, и даже, просунув ручищу в кормушку — норовит благословить прапоров крестным знамением.

* * *

А мою беду звали Грек.

Старший гад ночной смены передвигается по всей командировке, как ферзь. Ему нигде нет преграды. Так какого же хера он почти каждый час прется на первый сектор к моей Рамильке?

О чем он так подолгу ей втуляет, как гребаный Ромео? Почему эта сучка так часто звонко смеется, запрокинув голову и демонстрируя безупречные жемчужные зубки?

Что мне делать? Дождаться, когда Грек свинтит, побежать на сектор и закатить ей сцену ревности?

Тьфу, какое мелкое мещанство.

Я мечусь по картофельному дворику как маленькая пиранья в аквариуме зоомагазина. Плююсь, матерюсь, чуть не плачу от обиды.

С кем? Главное — с кем — с Греком? С Греком! Подумать только! Тьфу.

Убью. Убью ее. А потом себя.

Нет!!! Убью Грека!

Грека! Выкручу в комнате диетчика одну из длиннющих ртутных ламп дневного света. Истолку лампу в пыль и приправлю ему последний ужин. Пусть ест.

Пусть ест, бляаааа.

А потом? А что потом? Что потом…

Потом — доем остатки ртутного стекла сам.

Его обнаружили утром уже в коме. Срок у парня оставался смешной и хозяин распорядился заложить без отлагательств бричку, и свезти умирающего в районную амбулаторию. Там, на жесткой синей кушетке в коридоре с запахом хлорки и остановилось его маленькое сердце.

А душа, его белоснежная, мятежная душа тихим облачком проплыла мимо гуашного плаката «Диккат- бруцеллез!» и унеслась в бесконечные туманности Млечного Пути.

Дурдом. Маленькие трагедии большого города. Маленькое разбитое сердце маленького козла из СПП.

А ну вас всех нахер!

Сейчас просто пойду во внутренний теплый, отделанный черным кафелем туалет — туда из столовских ходить можно только Рустаму и вашему наглому покорному слуге. Пойду и передерну там наскоро в тепле. И как-то сразу же вся эта внутренняя молекулярно-корпускулярная поебень, которую воспевал Бальмонт, перестанет мучить несчастный мой мозг и, соответственно, мою душу.

Хотя зачем я и дальше буду сейчас унижаться? Дрочить во тьме и плакать? О слякоти****ей, навзрыд?

Нетушки. Мне тут пресвятой игумен Валерчик адресок одной шалавы по вызову оставил — призову-ка я ее!

* * *

Каждый, кто общался с путанами хоть раз, прекрасно знает — покупной секс никогда не приносит настоящей радости. Будь-то пятизвездочная Клавдия Шиферова из эскорт услуг или узкобедрый петушок Шохрух, которого публично заставляют танцевать андижанскую польку на каждую годовщину юртбаши. Все они сплошной обман зрения. Слабое подобие левой руки.

В первую встречу Шохрух был похож на подобранную на помойке голодную тощую кошку. Юный андижанский Рудольф Нуриев смотрел на меня тусклыми глазами сороколетней про****и. Потом он нервно вылизал тарелку с сагитовскими объедками, и долго, очень тщательно прятал в бушлат пачку сигарет и две баклажки гранулированного индийского чая — будто боялся, что я его кину.

Упаковав мзду, Шох деловито, как и все шалавы, глянул на часы, спустил штаны и уперся лбом в оконное стекло — пасти за шухером, пока я быстро получаю эквивалент двух баклажек заварки.

Я пристроился к нему сзади и мне отчетливо стало видно пост у первого и татарочку Рамилю. Она била сапожком о сапожек какое-то робкое подобие фуэте.

Так я и смотрел на нее, занимаясь затейливой формой мастурбации с живой игрушкой. Смотрел, пока в самый неподходящий момент с ней рядом не появился паскудный Грек, а я, сгорая от стыда и собственного ничтожества, сломя голову полетел в темную пропасть Шохруха.

Когда наскоро использованный, скомканный танцор, наконец, ушел, я задернул шторки и вытащил одну из половиц с краю, ближе к углу каморки поста. Пришло время ежевечернего чаха на златом. После всех выплат, взяток, уделений, откатов и утрясок — у меня собралось тут почти триста баксов — и вот хер, хер я их оставлю этой суке Рамиле. Сам потрачу на воле на настоящих баб. Классических.

* * *