Беглый огонь

Вот он, блаженный закуток. От него вверх тянется узкий бетонный четырехугольник, похожий на лифтовую шахту. До него четыре шага. «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти – четыре шага…» Та война была другой. И я надеюсь, что эти шаги – к жизни. Нужно только пройти их, будто проплыть по воздуху, миражом, призраком, беззвучно, бестелесно. Даже не тенью: эти ребята среагируют и на тень, изрешетят из тихих своих пушечек. И я решился. Пошел. Перемещая тело плавно, как иллюзионист, и медленно, как наглотавшаяся снотворных черепаха. Только на такое движение не реагирует другое живое существо. Ибо это движение неприметно глазу и не представляет опасности, чтобы на него отреагировала интуиция. Но… Любой подготовленный боец реагирует на живое вообще как на источник опасности. Улавливая вроде бы неуловимые, никаким прибором не фиксируемые волны, исходящие от человека. Но… Сейчас я был не человек. Я стал восковой фигурой, слившимся с серой стеной серым памятником всем серым кардиналам! Перемещающимся на миллиметры и микроны в сторону заветной цели.

Бойцы сначала передвигались сторожко, страхуя друг друга. Хе-хе, а собачек у ребяток не осталось: нет, я слышал доносящийся с улицы визг и скулеж. Но это были уже не служебные звери, а перепуганные существа с напрочь изломанной психикой. И загнать их в цех нельзя было даже палкой. Впрочем… Психику им поломал не я, а те инструкторы, что готовили из них убийц. Это я о собаках. Ибо люди выбирают свои дороги сами. И дело тут только в том, чтоґ внутри нас заставляет каждого выбирать дорогу.

А моя дорога теперь – наверх. Я втиснулся в проем шахточки и пополз по ней вверх, приторочив винтовку к спине ремнем. В одну из стенок были вбетонирова-ны металлические скобы, как внутри старых заводских труб; от времени они проржавели напрочь, некоторые шатались, и моей заботой было не сорваться и не лязгнуть металлом о металл: звук в замкнутом пространстве разносится быстро, бойцам-марсианам достаточно будет двух минут, чтобы превратить меня из высокоорганизованной материи в спонтанный набор молекул.

Смылся я как раз вовремя: ребята в шлемах-сферах устали бояться, сняли «ночники» и врубили мощные фонари. Единственное, чего не приходилось опасаться, – так это того, что законсервированный цех, как в плохом американском кино, затарахтит вдруг зубьями шестеренок, завоет циркулярными пилами, замельтешит металлическими руками-захватами роботов-полуавтоматов. У нас – человеческий фактор, как любили выражаться. Или, говоря попросту, люди. Без людей и дома, и цеха, и механизмы обживаются нежитью, и нечего пугаться здесь, кроме страха. Этот цех – поломанный. Почти как весь завод. Где-то я это уже слышал? Ну да, от шестилетней девочки в электричке: по-ломанный город. Поломанная страна. Поломанные люди? Нет. Мы выправимся. Выживем. И – будем жить. Долго и счастливо.

Я полз в четырехугольном мешке вверх, туда, где редкими звездами мерцало небо. Крыша цеха, составленная из металлических сварных балок и когда-то застекленная, теперь зияла черными провалами; тот лаз, по которому я теперь полз, был то ли водоотводным люком, то ли – техническим сооружением, построенным специально, с какой-то неведомой мне производственной целью: даже главный секретчик некогда работающего «Точприбора», и тот вряд ли знал назначение отдельных конструкций. Потому как и среди секретчиков бывают шпионы. Редко, но бывают.

Я выбрался. Теперь подо мною было сорок метров мертвого пространства. До выщербленного бетонного пола. Я лежал на спине на широкой решетке металлического каркаса. Внизу шарили фонари, похожие на прожектора. Я замер. Ибо пространство над заводом контролировали мои «друзья»-снайперы. Тихонечко огляделся: пусто. На этой крыше никого, кроме меня, не было. И я понял, почему: в двухстах метрах стояла четырехметровая бетонная стена секретного объекта, «Цеха-К». А те, кто задумывал его «расчлененку», не желали до времени нервировать руководство охраны объекта, подчиняющееся Бог знает кому. Вполне возможно, и Четырнадцатому Главному управлению КГБ. Как известно, никогда не существовавшему в природе. Ну да, как говаривал знаменитый естествоиспытатель Мичурин, природа не храм, а мастерская. Почему бы и не создать Четырнадцатое Главное? Тем более, что история не терпит сослагательного наклонения.

«Вот я и достиг самого высокого положения в свете!» – сказал котенок и – кувыркнулся с телебашни. Но это еще не звиздец. Хотя… Хода вниз мне нет, летать я тоже не умею. А хваткие ребятки сейчас уже разбили цех на квадратики; обшарят вдумчиво и – найдут четырехугольную шахточку. Прости-прощай моя люби-и-имая, я вспоминаю отчий край… Вот тогда он и придет. Толстый полярный лис. В смысле – полный.

И зачем я волок за собою эту снайперскую дуру? Застрелиться я и без оптического прицела смогу. Но не стану. Не до-жде-тесь! А вообще-то… Если я полежу на хладном металле еще с полчасика под зимними звездами, то стану свежемороженым. Стоп! Не хныкать! Если такой умный, почему строем не ходишь? Солдаты не зябнут!