Бегом на шпильках

Отключаясь, я улыбаюсь.

А вот Крис не улыбается. Последние три часа я угрохала на то, чтобы приготовить потрясающе изысканное пиршество: гуакамоле[39] и хрустящие картофельные шкурки со вкусом паприки (из кулинарного труда Найджеллы Лоусон «Как правильно питаться»); треска, обернутая в ломтики ветчины, с шалфеем и луковой чечевицей (опять Найджелла: эта женщина — просто гений!); шоколадный пудинг «семь минут на пару» (она же: «если не развалился, то и не надо его трогать»); свежий кориандр и лайм, привнесшие на кухню волшебный взрыв острого солнечного оптимизма; приятное потрескивание картофельных шкурок, — таких горячих и хрустящих, — взывающее к желаниям; толстая, сочная, зеленая мякоть авокадо; прохладная, скользкая белизна рыбы; сладкий розовый перламутр ветчины; коричневый блеск чечевицы; такие приятные цвета; восхитительнейший образец современного искусства; всепоглощающий аромат густого, чуть влажного шоколада, вцепляющийся в мои органы чувств, словно вампир клыками в шею. Все это время я резала, крошила, черпала, месила, чистила, мяла, пекла — и теперь наблюдаю за Крисом, смачно пожирающим все до мельчайшего кусочка. Что же до меня, то я не такая голодная, а потому тихонько потягиваю белое вино.

Но Крис не улыбается. А все потому, что, покуда он выскребает остатки клейкого пудинга из фарфоровой чашки, я объявляю, что с воскресенья здесь будет жить Энди. Время для сообщения не совсем удачное, но после дискуссии с Бабс я чувствую себя немного смелее. К тому же теперь я знаю наверняка, что ничего не получу ко Дню святого Валентина, и, раз уж я скатываюсь вниз, то можно смело падать на самое дно.

— Энди? Что еще за хрен? — спрашивает Крис.

— Брат Бабс. И решение тут исключительно деловое, — блею я, хотя внутренне вся дрожу. — Он поживет буквально пару месяцев. Пока не выедут его собственные жильцы, — добавляю я. — У него своя квартира в Пимлико. Да он нормальный парень, разве что немного скучноватый. Дело в том, что мне нужны деньги, и я… в долгу перед Бабс.

— Понятно, — говорит Крис ничего не выражающим тоном. Затем отодвигает от себя чашку и зажигает сигарету. Мне он пачку не предлагает, так что приходится воспользоваться своей.

— И чем же этот чувачок занимается?

— Я точно не знаю. Раньше занимался финансами.

Крис хрюкает. Прочесть подтекст не составляет большого труда: «типичная капиталистическая свинья».

— Ты… мы… были у него на дне рождения в мексиканском ресторане, на караоке, помнишь?

Крис презрительно выпускает из носа струю дыма.

Я стряхиваю пепел в серебряную пепельницу, купленную в «Хилз»,[40] и размышляю над тем, как бы отказать Энди. Мне не хочется расстраивать Криса, но точно так же мне не хочется обижать Бабс. Я уже практически готова попросить прощения за свою глупость, когда Крис вдруг поднимается из-за стола со словами:

— Мне пора.

— Ты уходишь?

— А что? — говорит он, да еще таким тоном, от которого зачах бы целый лес.

— Нет-нет, — заикаюсь я. — Ничего.

— Хочу, чтобы ты знала, принцесса, — отрезает он уже на выходе. — Не надо мне мозги пудрить. Capisce?[41]

Никто никогда раньше не говорил мне «capisce», и потому меня охватывает восторг: пусть даже мещанский и глупый. Который вовсе не исключает того, что после ухода Криса я сажусь за стол и горько плачу: из-за своей неуклюжей бестактности, пропавшего ужина, впустую потраченных усилий, безрадостных перспектив на День святого Валентина, моей неспособности сделать нормально хоть что-нибудь так, как нужно. Однако в десять минут первого, когда я перестаю жаловаться на саму себя, до меня вдруг доходит, что впервые в жизни меня обвинили в том, что я «пудрю» мозги. И неважно, что я промокла от слез, — в этот момент я не могу не испытывать, пусть маленького, но все же чувства гордости.

Глава 19

Будильник я поставила на несусветную рань, но, когда он начинает пронзительно орать в семь утра, я давно уже не сплю. Так и не смогла заснуть после того, как в 1:10 позвонила Кимберли Энн: «обсудить известные нам вещи».

Вообще, Кимберли Энн — девушка умная, но, к сожалению, ее не интересует ничего, кроме Кимберли Энн, что в конечном итоге делает ее глупой. Она воображает, что умеет сопереживать, но, на самом деле, может смотреть на вещи лишь своими глазами. Да, она будет помогать вам, но не потому, что вы ей небезразличны, а потому, что ей ужасно хочется разнести по всему миру великое слово Кимберли Энн (по крайней мере, с моим отцом ей это удалось). И ведь добьется, в конце концов, того, чего хочет, — роли в кино, — так как это единственное, что ее волнует.