Бегом от токсичных родителей

Зрение перестало подводить меня после возвращения из Москвы еще и потому, что к этому времени старший ребенок подрос. Подрос до заботы о его образовании. Развитии. Развлечениях. Увлечениях. И оказавшись на месте матери в этих отношениях – я вдруг увидела, как на самом деле выглядит «Дать ребенку все!». «Все» имеет четкие компоненты. Даже «не все» дать ребенку нужно постараться. От того, что я сказала бы сыну «Я дала тебе все!» – его жизнь не стала бы полнее. А моя стала. Так уверяла мама.

«Ты никогда не станешь для нее хорошей!»

Эта мысль родилась у мужа в голове после трехсуточного скандала меня с моей мамой, в течении которого я пыталась убедить ее, что она поступала со мной плохо, а она стегала меня моей совестью за то, что я имею к ней претензии.

Я услышала эту фразу и приняла ее. Но потребовалась еще три (три!) года, чтобы ее понять. Она стала отправной точкой, от которой я оттолкнулась, чтобы всплыть со дна.

Я стала анализировать общение с мамой. Я всегда доказывала ей, что я хорошая. Если мне не удавалось этого доказать (а мне никогда не удавалось) – за мной оставалась обязанность. Я оставалась должна маме за ее, незаслуженное мной, хорошее отношение.

Я пыталась пойти по пути вдоль, а не поперек. Я согласилась с ней в том, что я плохая. Это вызвало лишь секундное замешательство. Да. Да, – горько сказала мама, – у меня плохая, плохая дочь.

И снова начала выращивать мне внешний долг.

А мы-то от вас помощь видели?

Не видели. Не видели даже тогда, когда на нее указывали. В этой ситуации тот факт, что нам хватало расчетливости помнить о том, что мы отзывались помочь, обесценивал помощь до нуля.

Маме ничего не стоило позвонить мне в 8 утра в субботу и сказать, что у нее переговоры с риэлтором через час, а она боится разговаривать сама. Не могла бы я поехать с ней?

Что у нее гости через два часа, и она не успевает ничего приготовить.

Что она примеряет новое пальто в магазине и не могла бы я прийти посмотреть на нее со спины. В данном случае я действительно не могла. Что, у тебя нет времени для матери? Что, ты не можешь потом поездить с ребенком за комбинезоном? Через сколько ты сможешь подъехать?

Я не могла подъехать раньше, чем через 40 минут с другого конца города.

Что, ты не можешь постараться, что ли?

Когда у свекрови случалось ЧП – затопила соседей, померла кошка, сошел с сигнализации гараж – раздавалось спасите-помогите в телефон, и муж шел спасать.

Мы вынужденно выкупили половину залитой ею мебели в магазине под ее квартирой, а оказалось, что благодаря ей мы смогли обзавестись новым кухонным гарнитуром. И странно – почему-то не чувствуем благодарности…

Нет, мы были совсем никуда не годными детьми и не помогали своим родителям.

Вина

«Остерегайтесь людей, внушающих вам чувство вины, эти люди хотят властвовать над вами» – прочитала однажды я и подумала – что за глупость. Вина – это хорошо! Чувство вины способствует ответственности, она свойственна здоровой личности.

Но фраза где-то осела в голове. И стала еще одной координатной точкой в моем кривом мире.

Я не мыслю себя без чувства вины, я чувствую себя виноватой даже в том, что заказанный вчера учебник оказался другого издания с несовпадающими страницами. В чем здесь моя вина? Я не знаю. Но я же имею отношение к этому учебнику.

Чувство вины – это мера моей личности. Я всегда просила прощения. Однажды я просила прощения за то, что у меня появилась новая подруга. Однажды я просила прощения за то, что, будучи 6-летней, не сумела выразить комплимент бабушке, и та поняла меня неправильно. Мама, бабушка и прабабушка отругали меня за бессовестность и потребовали извинений. Однажды я просила прощения перед мамой за то, что вышла замуж.

Мне никогда не приходило в голову, что можно жить, не будучи виноватым. Другим можно. Маме, например. Она никогда не просила прощения. Даже тогда, когда оскорбила моих гостей.

«Ты что, обиделась, что ли?» или «Ты же понимаешь?» – это были формы маминого взаимоотношения со мной. И я долго считала, что это нормально – ведь в душе она сожалеет. Лишь теперь я понимаю, что она и не думала сожалеть. Она не считала себя передо мной виноватой, ведь она была лучшей в мире мамой, а дочь, если она хочет считать себя хорошей, обязана маму всегда прощать.

Вина мешала нам с мужем обоим жить. Однажды, изобретя перевод с мужского на женский по время ссор (мы многое узнали. Временами были смешно так, что надоедало ругаться) обнаружилось, что все, что я ему говорю, он слышит как «ты в этом виноват». Даже если я говорю: «пальто, блин, мне стало мало» или «дети снова объелись конфет у бабушки, нас ждут проблемы».

Львиная доля наших конфликтов начиналась с его защиты от этой невесть откуда взявшейся вины. Мы потратили лет шесть или семь, пока не обнаружили эту странность. Приходилось прерываться и доказывать, что он не виноват, а я от него хочу помощи. Он верил не сразу. В его голове не укладывалось, что он не виноват.