Бегство

— Бедненькая!.. Я тоже так по ней скучаю, так скучаю!.. А здоровье Глаши?

У Муси лицо стало испуганным. Витя вздохнул.

— Неважно.

— Что?.. Что?.. Ей хуже?

— Нет, не хуже, но так же, как было.

— Какая температура?

— К вечеру поднимается. Вчера было 38,9…

— Господи!.. Доктор был?

— Но к утру падает… Доктор приходил два раза. Утром 36.

«Да ведь это и есть самое ужасное, если так скачет температура! Это туберкулез!» — хотела сказать Муся.

— Григорий Иванович к вам переехал?

— Еще на прошлой неделе… Однако здесь совершенная Европа!

— Совершенная! Я тоже в первый день не понимала, что все это значит… Но постой, как же… Я так рада!

Носильщик вынес из вагона старый ободранный чемодан и поставил его на тележку. По-видимому, уважения у носильщика убавилось. Он спросил на ломаном русском языке, куда нести вещи.

— У меня внизу экипаж.

— Как экипаж? — изумленно спросил Витя.

Муся засмеялась.

— Вот и я в первый день не понимала: как экипаж? Теперь привыкла… Идем за ним… Но как я счастлива, что ты приехал!

— А я-то!

Они спустились по лестнице, беспорядочно разговаривая, расспрашивая, перебивая друг друга. Проходившие люди смотрели на них не слишком доброжелательно. Чиновник у выхода отобрал билеты, тоже явно не одобряя русскую речь.

— Здесь нас теперь не очень любят.

— Чухонцы? Правда?..

— Тсс… Глупый!.. Все русские вывески замазаны… Ты голоден?

— Как собака!

— Сейчас я тебя накормлю, будешь доволен после Петербурга… Но что же сказал доктор?

— Сказал, что у нее начало легочного процесса.

— Боже!

— Да… Какая чистота! Это после наших-то улиц!

— Она знает?

— Мы не сказали, но, кажется, она догадывается.

— Бедная Глаша! Она очень убита?.. О князе, разумеется, ничего не слышно?

— Ничего. И о папе тоже ничего…

— Ну да, так и должно быть, это в порядке вещей. Не слышно, значит все хорошо… Вот этот экипаж, — сказала Муся носильщику и вынула из сумочки несколько монет.

— У меня есть мелочь. Я разменял в Териоках, только еще не разбираю их денег.

— Хорошо, хорошо, садись… Ну, а Григорий Иванович что?.. Вот вам, спасибо…

Носильщик снял фуражку и поклонился. Коляска на резиновых шинах тронулась.

— Что за великолепие! Это экипаж гостиницы?.. Григорий Иванович? Такой же, как был. Все так просили тебе кланяться… Точнее, не кланяться, а поцеловать…

— Так исполняй же поручение, глупый!

Они опять заключили в объятия друг друга.

— Ты знаешь… — сказала Муся слегка изменившимся голосом.

Витя вдруг от нее отшатнулся.

— Мистер Клервилль тоже живет в этой гостинице?

— Где же ему жить? Какой ты смешной, — сказала Муся и засмеялась. Ее смущенный смех сразу все сказал Вите. Как он ни приучал себя к этой мысли, она его поразила. «Повенчались!.. И это уже было», — подумал он, вглядываясь в Мусю с внезапной острой тоской и с жадным любопытством.

Через полчаса, выкупавшись в ванне, где простым поворотом крана можно было получить горячую воду, переодевшись в свой второй костюм, который был немного лучше дорожного, Витя спустился вниз по покрытой ковром лестнице в сверкающий чистотой вестибюль гостиницы. Он все не мог прийти в себя. Швейцар почтительно сказал ему: «Good evening, Sir»[90] — но и этот «Sir» не доставил Вите полного удовлетворения.

— Готов? Иди сюда, я здесь, в читальной, — негромко окликнула его из-за колонн Муся. На ней было другое платье, которого Витя не знал. Она сидела в мягком кресле, держа перед собой на коленях черную папку с иллюстрированным журналом. «Совсем другая… Английская дама», — тоскливо подумал он. Витя неловко подошел, ступая по мягкому ковру, и смущенно остановился перед Myсей.

Муся не читала, она «занималась самоанализом», — это выражение она прежде всегда произносила с подчеркнутой насмешкой. Теперь самоанализом занималась новая, опытная, рассудительная Муся. Думала она о своих делах, — о будущем больше, чем о прошлом: Муся вырабатывала конституцию своей супружеской жизни. «Да, я страстно, безумно люблю его», — искренно говорила себе она. Всего лишь десять дней тому назад, когда она, плача, расставалась с Петербургом, с друзьями, с тем, что в кружке называлось шутливо первой главой ее биографии, Мусе казалось, что она почти ненавидит Клервилля: как-никак, он разлучал ее со всем этим. Потом было другое, то, в чем еще не могла разобраться и новая, рассудительная Муся. Из этого теперь ясно выделилось одно: