Бегство

— Да что же тут рассказывать? — бодро спрашивал Платон Михайлович, смутно чувствуя, что сам он совершенно ни при чем во всей этой истории, несмотря на поднятые руки и на папироску в зубах. Позднее Фомин с полным основанием стыдился того глупо-радостного настроения, которое им овладело: «Грубая сила лишний раз восторжествовала, что ж тут было скалить зубы? Хоть, конечно, и странный какой-то был переворот…» Но теперь на улице ему становилось все веселее.

— Ну, если что-нибудь будет…

— Да вы не огорчайтесь, Семен Исидорович, — говорил Фомин с сочувственно-убедительными интонациями. — Я уверен, что все еще может наладиться… Да, да, да… И вы тоже, Тамара Матвеевна, напрасно, право… Притом, что же вам было делать, Семен Исидорович? Не сопротивляться же было германским войскам?

— Ваш вопрос ко мне, очевидно, относиться не может, — сухо ответил Кременецкий. — Я не член Рады.

— Разумеется! — с жаром сказала Тамара Матвеевна, все ускоряя шаги. — Разумеется!

— Но если вы хотите знать мое мнение, — продолжал Семен Исидорович, также давая, наконец, волю чувству, — то я вам скажу, что это одна из самых печальных ошибок истории! Она будет и для немцев иметь неисчислимые последствия! Историк сможет только повторить: «Это было хуже, чем преступление, это была ошибка!»

— Ужасная ошибка! Просто они с ума сошли!.. Вы не знаете, где тут стоят извозчики, Платон Михайлович?

— Да пойдем пешком… Отчего это мне так пить хочется? Верно оттого, что мы за завтраком ели форшмак из селедки, конечно оттого… Отличный был форшмачок…

— Они играют с огнем, и эта их карта будет бита, — сказал Семен Исидорович. — Да, эта карта будет бита!

Они втроем сидели на террасе кофейни. Терраса была переполнена. Лакеи едва успевали разносить напитки. Оживление было очень большое. Люди с беспричинно-радостным видом передавали сенсационные новости. Семен Исидорович уже успел кое с кем поговорить по телефону. По-видимому, эти разговоры несколько изменили его мысли.

— Все-таки, дорогой Семен Исидорович, — мягким голосом говорил Фомин, — все-таки откуда взялось это сообщение, что Мумм приедет извиняться?

— Ах, да не в этом дело, — мрачно ответил Кременецкий. — А дело в том…

— Кстати, из каких он Муммов? Не из тех ли, у которых шампанское? Моя любимая марка… Виноват, я вас перебил.

— Не знаю, из каких Муммов… А дело в том, что с немцами с самого начала был взят не тот тон… Не тот тон. Стратегия была правильная, но тактики они оказались никуда негодные и дали хлеборобам себя обойти, как ребята. Не надо было сразу объявлять реакционной всю эту тягу к твердой власти, будь она гетманская или там какая-нибудь другая… Они тем самым могли только бросить промышленников в объятия худшей, настоящей реакции.

— Это была ошибка, — подтвердила Тамара Матвеевна.

— Народные массы их не поддержали, значит, остается только одно: перестроить фронт и выправить линию…

— Я думаю, ты один можешь это сделать… Не пей так много кофе, это тебе вредно! Ты пьешь третью чашку!

— Не знаю, могу ли я теперь выправить линию. Приходится расплачиваться за чужие ошибки и бестактности! Разве я с первого дня не предсказывал все это нашим доморощенным Дантонам? Они меня не слушались и вот налицо результаты, — говорил Семен Исидорович.

— И вот результаты, — печально повторяла Тамара Матвеевна.

IX

Витя отмерил глицерин большим градуированным цилиндром, осторожно вылил в огромную банку и тщательно ее закупорил притертой стеклянной пробкой. Кислотная смесь была уже готова. Присев к столу, он еще раз в тетрадке проверил пропорции. На одну часть глицерина надо было взять три части азотной и пять частей серной кислоты. Расчет оказался правильным. Сосуд, чан, делительная воронка, колбы были вымыты и высушены, сначала спиртом, потом эфиром. Больше делать было нечего. Витя сел на табурет у стола, устало опустил голову на руки и задумался. «Когда же будет всему этому конец?» — спрашивал он себя.