Бегство г-на Монда

Жюли узнала, что ее любовник, музыкант из казино, относился к ней жестоко и презрительно.

— Держу пари-деньги у него. Он слишком хитер, чтобы сразу воспользоваться ими. Ждет конца сезона.

Вполне возможно. Ну и что?

Это просто еще одна форма его грез. Не из-за этого ли он и ушел? Он часто задавал себе такой вопрос. Когда он, будучи молодым человеком, проходил в сумерках по подозрительным улицам мимо женщин определенного пошиба, его пробирала дрожь. Он словно нечаянно дотрагивался до них и тут же, не оглядываясь, уходил крупными шагами, лишь только они пытались заговорить с ним.

Иногда, особенно зимой, он покидал свой кабинет на улице Монторгейль и под мерзким мелким дождем с четверть часа бродил по улочкам возле Центрального рынка, там, где от некоторых фонарей как бы тянет запахом грязных тайн.

Каждый раз, когда он, один или с женой, садился в поезд, да, можно сказать, каждый раз он, в вагоне первого класса, завидовал людям с жалкой поклажей, которые ехали неизвестно куда, безразличные ко всему, что их ждет.

Ночным сторожем на улице Монторгейль служил бывший преподаватель лицея, который потерял место из-за историй с девочками-подростками. Плохо одетый, нестриженый, он приходил на службу вечером с литровой бутылкой вина в кармане и устраивался в маленькой комнатушке, где на спиртовке разогревал себе ужин.

Утром, если г-н Монд из-за срочной работы являлся пораньше, он видел, как сторож, тихий, равнодушный, собирает свои вещи, машинально, для очистки совести, делает последний обход и, наконец, выбирается на улицу, освещенную восходящим солнцем.

Куда он уходил? Никто не знал, где он живет, в каком закутке будет, как зверь, отлеживаться целый день Г-н Монд ему тоже завидовал. А теперь и г-н Дезире стал чем-то похож на него.

— Что тебе, малыш?

В чулан влетел рассыльный, разумеется к г-ну Рене, все еще занятому едой.

— Хозяин наверху?

— А что?

— Какой-то легавый — я его не знаю — идет сюда. Хочет поговорить с хозяином.

Г-н Рене тут же соскочил со стола, бутерброд исчез; он вытер пальцы, смахнул крошки с лацканов пиджака, притом так быстро, что, казалось, все это проделано одним жестом, и бросился через площадку для танцев, еле удерживаясь, чтобы не побежать, да еще стараясь улыбаться посетителям.

Не успел он добраться до главного входа, ведущего на мраморную лестницу, как дверь открылась и появился человек; вошедший, перед которым залебезил художественный руководитель, оставить пальто в гардеробе не пожелал.

Дезире не спускал с них глаз. Жюли с подружкой уже все поняли. Через глазок было видно, как г-н Рене приглашает инспектора к столу, подальше от танцплощадки, но полицейский качал головой, что-то говорил, продолжая стоять, и г-н Рене через другую дверь вышел в игровой зал. Кое-кто из полицейских, те, что были в хороших отношениях с заведением, имели туда свободный доступ, но поскольку там не все делалось по закону, новеньких приваживать не спешили.

Полицейский, высокий крупный мужчина лет тридцати пяти, ждал, рассеянно осматривая банальное убранство дансинга. Г-н Рене отсутствовал недолго; он появился вновь вместе с хозяином г-ном Додвеном, бывшим нотариусом, который и теперь еще сохранял от своей прежней профессии внешнее достоинство.

Полицейского пригласили пройти в клетушку Дезире, усадили, предложили ему шампанского.

— Пожалуйте сюда, — приговаривал г-н Додвен. Здесь нам будет удобнее беседовать… Рене!

— Да, мсье.

И Рене, который все понимал, достал бутылку хорошего шампанского, подошел к шкафу, протер два бокала.

— У нас здесь, как видите, тесновато.

А г-н Додвен, как всегда красивый, несмотря на мраморную бледность лица, принес из зала два стула с красной бархатной обивкой. — Садитесь.

Вы из ниццкой бригады? Нет? По-моему, я вас раньше не встречал.

Дезире не смотрел на них. По долгу службы он следил за залом, где все с нетерпением ждали ухода последних гостей, которые все еще оставались и не давали двум десяткам человек отправиться спать.

Жюли не видела лица Дезире, но знала, что он у себя, и издали делала ему знаки, словно спрашивая: «Ну как там? Что-нибудь серьезное? «

Ответить ей он не мог. Да и к чему? Просто Жюли время от времени нуждалась в контакте с ним, например, строя гримасу, когда была удручена плохо танцевавшим или смешным партнером.

Вполголоса говорили об Императрице, и он стал прислушиваться.

— Неужели умерла? — проронил бывший нотариус подобающим тоном. — Изумительная женщина. И вы говорите, она скончалась после того, как вышла отсюда? Видно, судьба. Однако не понимаю, в какой связи…

Еще вчера Императрица была здесь, чуть ли не в пяти ветрах от невидимого Дезире, который мог разглядывать ее сколько угодно.

Кто же назвал ее Императрицей? Трудно сказать. Без сомнения, это прозвище дали ей на Ривьере уже давно. Дней десять назад Флип, рассыльный, влетел, как сегодня перед приходом полицейского, и объявил г-ну Рене:

— Шикарно! Сама Императрица!

Она вошла, огромная, тучная, желтая от жира, манто нараспашку, вся грудь в драгоценностях. Под опухшими веками безразличные, словно неживые глаза.