Бегство со Светлого берега (СИ)

— Я только… — сказала Амабель, закрывая дверь. Она начала набирать номер, но тут же откинулась в кресле с возгласом: «Я слышала, Том возвращается!» Так и не поняв, расслышал ли Чарльз ее через закрытую дверь, она положила трубку, снова взяла ее и опять принялась медленно набирать номер.

Глухое «алло» ударило по ее барабанной перепонке.

— Доброе утро, бабушка Баттс, — радостно воскликнула она, но ответивший ей голос был ясен и холоден.

— Это Сюзанна. Я позову маму.

Проклиная свою неловкость, Амабель принужденно засмеялась в трубку и с облегчением услышала, как голос Дебби, мягкий, делано сердечный, перевел разговор в другую тональность:

— Алло! О, привет, Ам!

— Ах, дорогая, я снова приняла Сюзанну за бабушку Баттс!

Голос Деборы стал несколько суше:

— Сью в плохом настроении… О, ничего особенного. Воскресное утро. Дочь поздно выходит к завтраку. Отец ворчит. Дочь огрызается.

— А бабушка Баттс, я полагаю, улыбается в тарелку.

Бабушка Баттс, как оказалось, была отпущена на выходные.

— Ну, чудно! Я хочу сказать, это, по крайней мере, уже что-то. А что поделывает Ианта?

Ианта ничего не поделывала. По правде говоря, она еще не вставала.

За этим последовала короткая пауза, чтобы привести в порядок нервы; тут Амабель вспомнила, что у нее есть новости.

— Звонил Том. Он возвращается.

После обмена несколькими едкими замечаниями по этому поводу Дебби спросила у матери, как она спала. Амабель задала встречный вопрос, и они разъединились почти одновременно, но все же Амабель успела услышать конец короткого резкого вздоха.

— Как часто звонишь по телефону, чтобы развлечься, — сказала она про себя, — а заканчиваешь разговор в сплошных огорчениях.

Едва войдя в свою комнату, Амабель ударилась пальцем ноги о медную ступку с пестиком, которую иногда использовали, чтобы подпереть кухонную дверь. Беззлобно чертыхнувшись, она выпихнула их в коридор другой, неушибленной ногой.

Неряшливая обстановка ее комнаты не улучшила ее настроения. Нелегко содержать комнату, в которой живешь одна, так же аккуратно, как комнату, которой пользуется вся семья. На миг ее внимание привлек старый портативный «Ремингтон» на столе — она подняла с пола крышку и накрыла его. Ее душевное равновесие было поколеблено, и теперь уже не имело смысла пытаться закончить длинное письмо к подруге, начатое несколько дней назад, ни тем более прибавить несколько строчек к своим мемуарам. Амабель зевнула. Она пожалела, что в ящике письменного стола нет коробки конфет, но потом порадовалась, что ее там нет. Можно было сыграть с собой в анаграммы, но все были дома и в любой момент кто-либо из членов семьи либо Фрэнсис мог застигнуть ее за этим занятием и подумать, что у Амабель нет другого дела, как с утра до вечера играть в анаграммы. Или могло бы прозвучать столь же малоприятное предложение: «А не пойти ли тебе пройтись, чтобы нагулять аппетит к обеду?» Больше всего ей хотелось улечься, хотя она встала всего пару часов назад после вполне сносной ночи. «Так я и сделаю», — сказала она себе.

Как раз в этот момент отворилась дверь и в проеме появилось серьезное заискивающее лицо. Дороти хотела занять пять шиллингов до четверга: у Чарльза не осталось пенициллина. Она вошла в комнату, чтобы помочь Амабель найти ее кошелек, такой тонкий и темный, что был почти невидим, хотя Амабель была уверена, что он, как всегда, положен поверх одного из рядов книг. «Но на какой полке?» — спросила Дороти, и Амабель пришлось признать, что она пользовалась разными полками, иногда выбирая для этой цели ряд высоких томов в самом низу, а иногда собрание Троллопа. На этот раз кошелек лежал поверх словарей и справочников.

— Хотела бы я знать, чего ради я храню санскритский словарь моего отца? — спросила Амабель.

— Чтобы класть на него кошелек, — ответила Дороти.

Амабель высыпала горсть монет в ладонь невестки.

— Не лучше?

— Стоит пройти одному, как вскочит другой, — жалобно сказала Дороти. Фурункулез Чарльза был чем-то вроде совместной тайны двух женщин, о которой никогда не упоминалось в его присутствии.