Все три женщины были готовы немедленно заявить о своих правах в области зрительной памяти. Фрэнсис, неосторожно подыгрывая современным психологам, заявила, что никогда не помнит, сколько букв
Чарльз, уже наполовину поднявшийся из-за стола в ожидании удобной паузы, чтобы удрать к программе новостей, сел снова. Когда из последующих слов Амабель выяснилось, что предстоит всего лишь новая история внезапного узнавания, он выпрямился и направился к дверям, растворив их так широко, как только позволяли петли, но придержав ногой их обратный ход.
— Постарайтесь не говорить по телефону, пока идут новости, — попросил он, переводя взгляд с матери на жену.
— А если позвонит Том? — вполголоса спросила Дороти.
— Скорее кто-нибудь будет звонить и требовать Тома, — тон Чарльза был менее любезен, чем обычно.
Несколько секунд прошли в молчании, а потом, когда зазвонил дверной звонок, все, кроме Амабель, которая его не услышала, вздрогнули. Это была всего лишь Цинтия, вернувшаяся с прогулки с Вогсом, но по выражению лица своей невестки Амабель видела, что она думает о девятнадцатилетнем Томе, который удрал из дома три дня назад и с тех пор не подавал о себе знать. Чарльз остановил резкий, тяжелый взгляд на жене, прежде чем оставить дверной проем и выйти в холл.
Фрэнсис отодвинула свой стул и встала из-за стола.
— Пора начинать урок музыки, — сказала она, — и теперь мы обе, Цинтия и я, должны в полной мере воспользоваться и слуховой, и зрительной памятью.
«И еще кое-чем, чего у Цинтии нет», — проговорил бесенок внутри Амабель. Но другой, не менее бдительный бесенок помешал этим словам вырваться наружу и стать достоянием общественности. Она подвинула тарелку, чашку и блюдце к краю стола для большего удобства Дороти, но не подумала предложить помощь в мытье посуды.
— Так о чем я говорила? — спросила она. — Ах да, Женева. Странно сказать, что единственным человеком, с которым я там подружилась, была жена германского делегата.
Как раз в этот момент Фрэнсис вернулась в кухню за очками.
— Немцы не участвовали в Лиге Наций, — отрубила она и снова покинула кухню.
— Разве я говорила, что участвовали? — обратилась Амабель к невозмутимо хлопнувшей двери. — Это была подготовительная комиссия конференции по разоружению.
Дороти издала короткий смешок и пустила струю горячей воды на посуду.
— На чем я остановилась? — продолжила Амабель. — Ах да. Фрау фон Бернсдорф. По-английски говорила в совершенстве; некоторые думали, что она в самом деле англичанка. Она носила платья, пошитые у английского портного, и бледного цвета волнистые шали, и еще она была ужасно начитана. Мы часто встречались в книжных магазинах, и я помню ее изумление, когда она обнаружила, что я не читала «Исповедь» Руссо. Она полагала, что мне очень повезло, ибо я смогу впервые прочесть ее в Женеве. На второй сессии мы встретились, как старые подруги, и единственным стимулом для моей третьей поездки туда была надежда снова увидеть фрау фон Бернсдорф.
— Вы хотите сказать, что вам не хотелось туда поехать?
— К тому времени Женева наскучила мне до смерти — каменная унылая Женева. Фрау фон Бернсдорф и чудесные книжные магазины — это были два единственных ярких пятна.
— Но Альпы! Книжные магазины есть и в Лондоне, но здесь нет вида из окон на Альпы.
— Далеко не всегда он есть и в Женеве. Иногда Альпы не видны неделями. Однажды вечером я вышла из дома в совершенно шотландский туман, и вдруг он рассеялся, и передо мной встал Монблан, розовеющий в закатных лучах. А в другой раз… но оставим декорации. Когда мы приехали на третью сессию, я была удручена тем, что нигде не вижу фрау фон Бернсдорф. Сначала я решила, что их делегация еще не прибыла, но граф присутствовал на открытии, а когда я спросила про нее у одной из их переводчиц, та ответила, что, как ей кажется, фрау не приедет. На следующий день я была записана к парикмахеру на завивку…
— Амабель, вы завивали волосы? — Дороти не могла представить себе гладкую голову свекрови в симметричных завитках.