Бегство в Египет. Петербургские повести

В петушиной голове не укладывалось: как так можно, пребывая в здравом уме, добровольно отказаться от трубки, их кормилицы и палочки-выручалочки?

– Понимаешь, это было нечестно, – попробовал объяснить хозяин. – Обладая таким преимуществом, как моя чудесная трубка, очень просто учить других: мол, живите честно и справедливо. Надо было с ними сравняться, сотню лет пожить, как они, испытать на собственной коже все удары и уколы судьбы… И потом, чем дольше я жил, тем сильнее убеждался на опыте – никакой монокуляр не поможет переделать человека и человечество, если люди не приложат усилие и не попробуют это сделать сами. Никакими на свете пряниками в царство справедливости не заманишь! Точно так же, как на чужих костях не построишь справедливое будущее…

– И когда ты убедился в обратном, нахлебавшись супа из топора, то вернулся сюда за трубкой.

– Нет, не так – не ради себя. Я подумал – а почему бы и нет? Ведь бывают же особые обстоятельства – например, осада или блокада. Когда чудо просто необходимо, чтобы человек выжил. Поэтому я за ней и вернулся…

Хозяин опустил голову. Потом резко её поднял.

– Слушай, цыпа, – старик Потапыч, подозрительно посмотрел на птицу, – скажи честно, как ты меня нашёл? Существует лишь один способ отыскать меня в подсолнечном мире – это мой чудесный монокуляр. Неужели ты его отыскал?

– Ну, вообще-то, – просиял петушок, – есть ещё и паспортные столы… Но ты, хозяин, угадал правильно. Да, мне помогла твоя трубка, – его улыбка моментально погасла, – которой у меня больше нет.

– О великое созвездие Ориона! – воскликнул старик Потапыч. – Найти мой драгоценный монокуляр, чтобы сразу же его потерять!

– Я его не терял, хозяин. Его у меня отобрали силой, – тихим голосом сказал петушок.

– Кто же этот грубиян и мерзавец, посмевший его у тебя отнять?!

– Некто Лобов, хам и эксплуататор, он работает сантехником в жилконторе. Я на этого несчастного Лобова десять лет уже пашу, как бульдозер.

– Уж не та ли это язва с ногами, приходившая нынче утром к моим соседям? – произнёс старик Потапыч задумчиво. – В чём он ходит? Не в клеёнчатой куртке? Не в болотных сапогах с отворотами?

– Да, хозяин. Это Лобов и есть. Пусть проверят, раз он к вам приходил, не пропало ли чего из цветных металлов.

Но Потапыч, голову задрав к потолку, сделался безмолвнее сфинкса и никак не прореагировал на совет.

Прикасаясь к петушиному оперенью, длинные дневные лучи, залетающие в комнату из окошка, превращались в многоцветную радугу, и комнату, где они сидели, опелёнывал световой кокон. Наверное, так выглядит мир, если смотришь на него лёгким взглядом какого-нибудь счастливого насекомого, проникшего сквозь пар одуванчика в самую его сердцевину.

Молчание продлилось недолго.

– Отнял! – вдруг вскричал старик. – Но это же означает, что…

– Вот именно! – сказал петушок.

– …что этот прощелыга и кровосос…

– Ещё бы! – подтвердил петушок.

– …при помощи моей всевидящей трубки…

– …сделается богатым, как Березовский, и всесильным, как международная наркомафия, – подытожила за него умная птица.

Старик Потапыч подёргал руками голову, но та сидела на шее крепко.

– Что же делать? – попросил он совета.

– Как «что делать»? – удивился петух. – И это меня спрашивает счастливец, перед которым снимало шапки население туманности Ориона и созвездий Тельца и Ящерицы! Который рассчитывал накормить небесными хлебами и рыбами голодные народы Земли! Которому простыми словами, написанными на драгоценном монокуляре, объяснили, что нужно делать, если вдруг его чудесным прибором завладеет какой-нибудь негодяй…

– Стоп! Я знаю! – сказал хозяин.

И добавил повеселевшим голосом:

– Правило левой ноги…

– И правило золотого сердца! – с облегчением выдохнул петушок. – Наконец-то! А я уж было подумал, не применить ли мне мой фирменный метод по оживлению работы памяти. – И он крылышком погладил свой клюв.

– Но позволь… – Хозяин задумался. – А особая защитная кладь, походным саквояжем именуемая? Где она? Хотя… Ну хитрюга!

Старик Потапыч всплеснул руками.

– Как это я сразу не догадался. Признавайся, саквояж у тебя?

– Ну, вообще-то, говоря фигурально…

Чересчур уж петушку не хотелось признаваться во вчерашнем проступке – краже у мальчишки трубы. Ведь если он расскажет про саквояж, то придётся раскалываться и дальше.

Поэтому он мялся и делал вид, что поправляет непослушное пёрышко. Когда же он наконец решился покаяться в субботнем грехе, в тяжёлой тишине коридора невесело прошелестели шаги. Столько грусти, мало того – отчаяния было в этих шелестящих шагах, что два сердца, человечье и петушиное, закричали и рванулись на помощь.

Первым выбежал в коридор Потапыч.

У старинного ампирного шкафа, прислонясь к его обшарпанной стенке, тихо плакал Андрюша Пряников.

В руке Андрюша держал записку, в которой скорыми, спешащими буквами почерком Андрюшиной мамы сообщалось, что родители будут поздно. У знакомых «горят» билеты, и родители ушли на концерт.

– Будь мужчиной. – Старик Потапыч строгим голосом обратился к мальчику. – Что за слёзы в мирное время? Ну подумаешь, ушли на концерт. Не на фронт же, в самом-то деле.