Бегство (Ветка Палестины - 3)

Ночью позвонили из Кирьят Када, сообщили, что Курта Розенберга увезли в больницу. Курт был в Польше, в составе израильской делегации. Интервью с ним печатались в польских газетах, фотографии рассылались по всему миру: Курт кладет венок на могилы своих друзей. Курта принимает Лех Валенса, Курт, Курт... Когда Курт Розенберг вернулся домой, нашел в своем письменном ящике предписание Сохнута: немедленное выселение, на сборы дается три часа... Прочитав бумажку, Курт стал тяжело оседать на пол...

Дов вспомнил горькую фразу Курта.' "Как человек я израильским властям ни к чему, я им нужен только, как музей..." И зубами скрипнул с досады: "Добьют его наши гуманисты".

Целый день об этом думал: на этот раз выселяли одного Курта, остальных пока оставили в покое. "Что так? Выбрасывали заводилу, чтоб потом расправиться с остальными стариками? Или убедились, что знаменит и на улице не останется?" И тут пришла Дову хорошая идея: Курт - единственный оставшийся в живых питомец Корчака. Собрать по всему миру деньги для Курта, на дом. И сообщить ему в больницу, что первый дом "амуты" - его! Это лучшее лекарство. Оно быстро подымет Курта, вернет к жизни.

Но как посмотрит на это Эли? Эли не Сашка, тот бы сразу согласился. Настаивать Дов права не имеет: только "рыжий" поднял "амуту", здоровье свое оставил в проклятых мисрадах. Вся "амута" проголосовала за него. Нет, давить нельзя. Можно... дать понять осторожненько, да и то не сразу.

Дов позвонил Эли. Предложил, коль ему не к спеху, повременить с переездом месяц-другой. Распродажа будущих коттеджей идет вяло, не хотят олим лезть в кабалу. Дов задумал первый красавец-коттедж превратить в модель. Открыть для посетителей. Пусть ходят и щупают.

- Потом отремонтирую, перекрашу, - не сомневайся! Эли не возражал, и Дов приехал за его вещами, чтоб перевести их на время в свой гараж. Осторожно погрузили побитый шведский гарнитур, кожаные кресла, вытащенные из кладовки картины Галии. Книги в ящиках - более двух тысяч томов - с ума сойти! В израильских домах редко увидишь такое богатство.

- Знатная библиотека! - произнес Дов восхищенно. Эли прищурился болезненно, словно Дов дотронулся до его раны. Не сказал, выдохнул:

- Это руины библиотеки. Советская власть не может выпустить человека, не ограбив...

На другой день отправились в Кирьят Кад. Дов окинул профессиональным взглядом побелку, просохшие рамы, каменный пол, книжный шкаф из красного дерева на временных белых ножках местного производства. Заглянул в небольшую "детскую", которую, как слышал, Эли отвел для Ёнчика. Эли подтвердил: мальчик переберется сюда через год, как только ему исполнится шестнадцать.

Дов удивился: - А почему Ёнчику страдать до шестнадцати? У евреев бармицва в тринадцать... Раньше не разрешают?.. Ёнчик видел подарок?

- Заглядывал, спит и видит, когда уйдет к деду.

В углу детской стоял свернутый рулоном ковер, привезенный прямо из магазина. Большой ковер - во всю комнату. Дов отвернул край, попробовал ворс.

-Мать честная!- воскликнул.- Персидский! Мальчишке?! Он что, турецкий султан, шах персидский... Елиезер, зачем ты его балуешь?

- Ах, Дов, кто у меня еще остался?' - И нахмурился: зятек его, отец Енчика, Гади, по-прежнему Енчика поколачивал, хотя тому все можно было объяснить: он - логик! "Шалун, неслух, - оправдывается Гади, -сестренок смешит, отца передразнивает..." Эли помолчал, сообщил деловито, что Ёнчик неделю назад завоевал на школьной математической олимпиаде первое место. - И улыбнулся горделиво, словно это он сам вышел победителем.

Дов еще раз пощупал персидский ковер. - Первое место, говоришь, занял? Ох, затопчут мальчишки ворс, выльют на него чернила... Ну, и тяжел! Бери за край, положу пока у себя, где посуше. Дов поставил на середину гостиной табурет, влез на него, принялся ввинчивать в потолок свой подарок Эли французскую люстру с хрустальными подвесками. Такая же висела в его доме, и нравилась Эли. "Не люстра, а стеклянный водопад", помнится, восклицал Эли удовлетворенно.

- Коттедж от твоей люстры не ухудшится.

- Не украдут?;

- Не бывало такого.

Прямо с табуретки, щурясь от солнца и бетонной крошки, сыпавшейся от дрели, Дов начал задуманный им "генеральный" разговор, которому тут никто не мог помешать. Где-то заодно и о Курте Розенберге сможет упомянуть, когда придется к слову...

- Знаешь, Эли, если б не Наум, у меня, наверное, голова раскололась. Ходил после еврейского конгресса сам не свой. - Дов спрыгнул на каменный пол, грохнув своими рабочими ботинками, сказал, садясь: - Тянут Могилу в друзья русской алии, в герои Сиона.

- Зачем?..

- То есть как это, зачем? - Ты же знаешь, что он за птица! Хотя ты зелененький, из другой эпохи... Могила давно на пенсии, из своего кибуца носа не высовывал. Спрашивается, почему вдруг тащат за уши? Даже медальку повесили... И я понять не мог. Только Наум открыл мне глаза.