Бегство (Ветка Палестины - 3)

И тут, Дов, начинается мое необъяснимое спасительное везенье в невезеньи. Каждый раз кто-то мне соломку стелил. В штрафном изоляторе стены в плесени. К вечеру от озноба аж колотит. Бегаю трусцой из угла в угол. День - другой - третий. Перестаю топать, в глазок заглядывают. Подох или нет еще?.. В начале второй недели сердце заныло. Думаю, крышка. Не смогу бегать, окачурюсь. Чувствую, леденею. Не столько от холода, - от ужаса. Вокруг тишь! Ни шороха, ни скрипа. В камере уши у тебя, как звукоуловители. Расслышал шумок по стенам. Неужто дали горячую воду? Метнулся к трубе. Точно. Чуть тепленькая... Поцеловал я эту трубу. Можете представить, Дов, какая мордочка была у крысенка, когда меня выводили? Именинник! Зацепились языками... Сижу четвертую "пятнашечку". Шизо для "избранных". Пол - вместо досок бетон. Ни сесть, ни лечь. Ретулятор у крана отопления снят.

Кормят через день. Сутки без еды - катастрофа. Голова кружится, вот-вот рухнешь пластом. (стало ясно, как люди ломаются... вот он, психологический механизм.) В голове бьется одно: "Надо выбираться! Выползать хоть на карачках! Ты здесь загнешься. Никому твое упрямство не... Убьешь маму, и все!" Других мыслей нет. Войди в ту минуту крысенок в карцер, он бы торжествовал победу.

Утром, как всегда, дают кружку кипятку. Что такое? Вода сладковатая. Не поверил. Вкусовые галлюцинации? Несколько глотков сладкого кипятка, и ожил. Дов, кто бросил кусок сахара? Чудеса какие-то!

Чудеса на Дова впечатления не произвели. Спросил хмуро: -А ты зачем после третьего срока на рога полез?! Знал - добьют!

- Представьте, Дов. Стою перед ним, - в глазах синие круги, будто кессонная болезнь у меня, голоса нет...

- Голоса нет! - иронически поддакнул Дов. - После сорок пяти суток карцера?! Откуда ему взяться? Шипел, хрипел... Чего шебаршился?! Без ума все это!

- Ну как же, Дов! Стою пред ним, колени не держат, а он меня растирает в порошок. Мол, ты кто есть?. И чтоб на меня больше глаз своих жидовских не подымал! Вы представить себе не можете, какими словами...

- Не могу! - Дов хмыкнул. - Никогда такого не слыхал! Ты что, парень, решил руки на себя наложить? Еще две "пятнашки", и вынесли бы тебя с биркой на ноге.

У Саши дрогнули губы. - Не! Больше шестидесяти суток подряд не давали, хотя формальных ограничений нет. Больше - прямое убийство. А время все же не сталинское.

- А-а! Так ты с расчетом? Другое дело! Давай дальше...

После четвертой "пятнашки", на шмоне, крысенок появился. Хриплю про тетрадку, напряг связки, сорвался на фальцет: - Отдай мою... - Слов он, похоже, не разобрал, а все понял.

- И отдал?! - Дов даже на локте приподнялся.

- Не отдал, но с тех пор ничего и не отнимал.

Дов поглядел на Сашу искоса. - Характерец у тебя! И впрямь шахтерский. То-то они, черти подземные, нынче Россию на дыбы подняли. А иврит как? Пошел?

- Пойти-пошел, да не в иврите дело! Выхожу на двор, после карцера, зона белая. Мороз. Согреться негде. Чувствую себя хреново. Сами понимаете... Как выжить? Грубая пища - рези, боль, а другой еды тут отродясь не было. И вдруг мне на завтрак питательные растворы, сухое молоко, толченые конфеты. Опять же труба горячая... Кто спасал? В этом соль! Пока дрожмя дрожал в изоляторе, в лагере появился "маленький кибуц", как его назвали. А, точнее говоря, еврейская самооборона. Без оружия, конечно! Когда меня вывели на снег, евреи стояли первыми. Кроме Пороха, Изя по кличке "бешеный жидок", солдатик из Херсона, с перебитой рукой. И Петро Шимук... Да, наш Шимук: все же знали, за что он тянет срок! Порох был кулинаром-художником. Кирмили, Дои, прилично, мы не голодали. Но все, что получали из казенного окошка, в глотку не шло. Порох брал ту же самую перловку, сечку, добавлял немного приправ, которые нам присылали; все это перемешивал, обжаривал на сковородке с растительным маслом, получался пудинг, - пальчики оближешь. Шимук поймал двух голубей. Порох приготовил из них бульон. Каждые два-три часа мне чашку бульона, крылышки, шейки голубиные, вывели из дистрофического состояния за неделю. Стал приходить в себя. Я понял, как тут не понять! что такое еврейское товарищество, еврейская солидарность... Раньше это было для меня понятием абстрактным. И даже предосудительным... Порох обхаживал меня, как родного сына.

- Евреи, известно! - воскликнул Дов одушевленно. - Погибнуть не дадут. Но и жить не дадут! - И нервно почесал свою мускулистую, в грубых морщинах, борцовскую шею.

Саша внимательно поглядел на него. Он никак не мог привыкнуть к подобным парадоксальным восклицаниям.