Бегуны

Книги на полках демонстрируют людям только корешки: все равно как если бы людей, думает Куницкий, можно было увидеть только в профиль. Книги не манят цветными обложками, не хвастаются бандеролями, каждая фраза на которых начинается со слова «самый», нет, они дисциплинированно, словно солдаты, показывают только свои знаки различия: название и автор, ничего больше.

Вместо буклетов, плакатов и рекламных брошюрок — каталоги. Эгалитарность маленьких, втиснутых в ящики карточек вызывает уважение. Минимум информации, номера, короткая опись, никакого бахвальства.

Он никогда здесь не был. Во время учебы пользовался только современной университетской библиотекой. Подавал библиотекарше листок с названием книги и фамилией автора и через пятнадцать минут получал искомое. Но и туда он ходил не слишком часто, честно говоря, только в виде исключения, потому что бо́льшую часть текстов студенты ксерили. Это новое поколение литературы — эфемерная ксерокопия, текст без корешка, что-то вроде бумажного платочка, пришедшего к власти после отречения от трона платочков из ткани. Бумажные платочки совершили скромную революцию, ликвидировали классовые различия. Их используют только раз, после чего выбрасывают в мусорную корзинку.

Перед ним три словаря. «Греческо-польский словарь». Составитель — Сигизмунд Венцлевский, Львов, 1929. Книжный магазин Бодека, ул. Батория, 20. «Настольный греческо-польский словарь». Тереса Камбурели, Танасис Камбурелис, издательство «Ведза Повшехна», Варшава, 1999. И четыре тома «Греческо-польского словаря», под редакцией Зофьи Абрамович, 1962, Польское научное издательство. Там, с трудом, пользуясь табличкой с алфавитом, Куницкий находит нужное слово: κάίρός.

Он читает только то, что написано по-польски, латиницей.

1. «О мере» — подходящий размер, сообразность, умеренность, разница, значение. 2. «О месте» — живое, чувствительное место в теле. 3. «О времени» — критическое время, подходящее время, удобный момент, оказия, подходящий момент быстротечен, появившиеся нежданно, не использовать шанс, когда подоспел момент, помогать в беде, вовремя, если подвернется оказия, слишком рано, критические периоды, периодические состояния, хронологическая последовательность фактов, ситуация, положение вещей, обстоятельства, крайняя опасность, польза, прок, с какой целью? зачем тебе это нужно? где выгоднее?

Так утверждает один словарь. Теперь второй, более старый. Куницкий пробегает глазами мелкие строчки, пропуская греческие слова и спотыкаясь на устаревших конструкциях: «хорошая мера, подходящая, справедливая мера всех вещей, умеренность, подходящий и благоприятный момент (время, место) для действия, особо благоприятное дерзновение, миг вне времени и предшествующий времени, мгновение великого счастья. В древности говорили: Ты произнеси „Кайрос“ и смотри, что перед тобой откроется! Ино бо лето (χίσνΐς), ино же год (κάίρός)».

В самом новом словаре дают в квадратных скобках произношение: [kieros]. Кроме того: «погода, время, пора, какая погода? Теперь пора винограда, тратит время, время от времени, однажды, как долго? Давно уже нужно было».

Куницкий в отчаянии оглядывается. Видит макушки склоненных над книгами голов. Возвращается к своим словарям, читает предыдущее слово, очень похожее — отличающееся, собственно, всего одной буквой: κάίρίός. Здесь тоже много вариантов: «сделанный вовремя, меткий, результативный, смертельный, фатальный, решающий вопрос» и — «место на теле, где раны особенно опасны, всегда актуальное, вечное».

Куницкий собирается и идет домой. Ночью он находит в «Википедии» статью о Кайросе, из которой узнает, что это бог, древнегреческий, не из самых важных, полузабытый[137]. И что это открытие сделали в Трогире[138]. В тамошнем музее есть его изображение, поэтому жена и записала это слово. Вот и все, ничего больше.

Когда сын был маленьким, совсем крошечным, Куницкий не думал о нем как о человеке. И хорошо — поэтому они могли быть вместе. Человек же всегда далек. Куницкий научился ловко менять памперсы — пара движений, треск застежек-липучек, и готово. Он опускал его тельце в ванну. Мылил животик, потом нес его, закутанного в полотенце, в комнату, натягивал ползунки. Это было легко. Когда у тебя крошечный ребенок, можно ни о чем не задумываться, все очевидно и естественно. Прижимание младенца к груди, его тяжесть, запах — родной и трогательный. Но младенец — не человек. Человеком он становится, когда вырывается из рук и говорит «нет».

Теперь Куницкого беспокоит тишина. Что делает сынишка? Куницкий останавливается на пороге и видит, что ребенок сидит на полу среди кубиков. Он присаживается рядом и берет пластмассовую машинку. Катит ее по нарисованной дороге. Может, надо придумать сказку: вот, мол, однажды машинка заблудилась. Он уже собирается открыть рот, но тут мальчик вырывает у него игрушку и дает другую — деревянный грузовик, нагруженный кубиками.

— Будем строить, — говорит малыш.

— Что ты хочешь строить? — подхватывает Куницкий.

— Домик.