Бегущая строка памяти

В процессе обучения мы ломаем все то, что только что сделали. И мне это нравится. В этом - эфемерность театра. И я люблю театр за это. В любом случае все остается в коллективной памяти. Нам же достается удовольствие от того, что мы создаем эту иллюзию жизни".

2000 год, 28 января. Вечером зашел Анатолий Васильев. Рассказывал про строительство своего театра, которое хотят закончить к театральной Олимпиаде 2001 года. Говорил об административных заботах и как эти заботы убивают в нем художника. Прочитала ему цитаты из книги Витеза. Он посмеялся схожести. Хотя они абсолютно разные...

ПИСЬМО К N

... Вы очень интересно написали о трансформации интеллигенции за последнее время. Но мне кажется, что интеллигенция, если, как Вы пишете, за этим понимать мыслящего, образованного человека, всегда была конформистична.

Для меня интеллигент - это человек, для которого в первую очередь существуют моральные законы. Если они существуют, то человек не меняется независимо от времени. А если для него эти законы никогда не существовали, значит, он никогда не был интеллигентом, а только рядился в эту маску. Поэтому вопрос можно поставить так: "Изменилась ли маска интеллигенции?" Да, изменилась. И не в лучшую сторону, потому что в лучшую сторону человек может измениться только изнутри.

Художник всегда стоит в оппозиции к существующим рамкам. Потому что цель художника - раздвигать эти рамки. Рамки привычного, рамки штампа, рамки творческие, социальные - словом, какие угодно.

Авангардные идеи никогда не воспринимаются массой. Эту схему можно представить в виде треугольника. Масса - где-то в основании треугольника, а пик - всегда художник. И пока масса дорастет в сознании до этого пика, появится другой пик - выше. Кстати, эта схема придумана не мной, а Кандинским.

...Вы ставите интеллигенцию перед дилеммой "молчать или кричать" в отношениях с властью. Но

218

опять-таки под интеллигенцией подразумеваете только слой образованных людей.

.. Что же касается молчания, то Андрей Тарковский в фильме "Андрей Рублев" нашел очень точную форму выражения этой проблемы. Гениальный художник живет в страшное время, когда кругом кровь, насилие, агрессия, и он дает себе обет молчания, невмешательства. Потому как если вмешиваться в политику - не надо быть художником. Но, став молчальником, он не может работать, творить именно потому, что рядом течет кровь.

Вмешиваться или не вмешиваться, каждый решает сам. Я в политику никогда не вмешивалась. Но есть какие-то внутренние принципы, согласно которым я принимаю для себя то или иное решение.

Это касается, кстати, и "Таганки". Я всегда была немножко в стороне от всего, что раньше происходило на "Таганке", и даже была в некоторой, может быть, внутренней оппозиции. Мне что-то там всегда не нравилось. Считала, что язык таганской формы - публицистически открытого разговора со зрителем исчерпал себя к концу семидесятых годов. Надо было находить новые театральные формы, ну и так далее. Но Вы же знаете, что, когда встал вопрос раздела "Таганки", я приняла, естественно, сторону Любимова, который создал этот театр. Я не могла не вмешаться.

Все эти аргументы, что Любимов большую часть времени проводит за границей, - досужие разговоры! Очень многие художники, став известными, проводят на Западе отнюдь не мало времени. Если вас не приглашают работать за границу - значит, вы мало того стоите. Они в этом смысле очень чуют талант в отличие от нас. Так вышло, что семья Любимова там живет. Тем не менее он очень много времени проводит здесь, за последнее время на "Таганке" состоялись две очень серьезные премьеры - "Электра" и "Доктор Живаго". Скандал на "Таганке" я считаю самым некрасивым

219

событием в истории театра. Мейерхольда тоже, кстати, как бы закрывали изнутри, там тоже была группа недовольных актеров во главе с Царевым и Яншиным, которые писали статьи в газеты и письма "наверх". И в конце концов, "идя навстречу трудящимся", театр закрыли, а Мастера расстреляли... В творческих коллективах всегда много недовольных. Другое дело - кто пользуется этим недовольством - власть или люди, которые хотят употребить его в своих интересах.

Вы (как и многие мои знакомые) говорите: "Пусть, в конце концов, будут два театра!" А каким Вы видите существование двух театров под одной крышей?! Сетуете, что еще не видели ни "Живаго", ни "Электру", - значит, никогда не увидите. Потому что и "Федра", и "Три сестры", и "Электра", и "Борис Годунов", и "Доктор Живаго", и "Пир во время чумы" - сделаны специально для новой сцены, которую и отобрали губенковцы. Кстати, группа Губенко не имеет ни одного спектакля.

Недавно один депутат сказал мне: "Ну почему бы не дать им попробовать?" - "Хорошо, - соглашаюсь, - давайте мы с вами тоже попробуем. Конфликт в Большом театре, может быть, посильнее и посерьезнее нашего... Вот и попробуем с вами спеть "Бориса Годунова". Вы - Бориса, я - Марину Мнишек на сцене Большого. Куда актеров Большого? Да пускай куда хотят!.. Мы тоже хотим попробовать!"