Бегущая в зеркалах

– Они могут срастись, профессор. И обязательно это сделают! – Динстлер сел рядом и мягко, словно успокаивая обиженного ребенка, продолжал: – Я уже на снимках заметил, что перелом сросся неверно, что подвижность челюстного сустава будет ограничена. А это не просто косметический дефект – это нарушение жизненно важных функций – речи, приема пищи, мимики… Вы тоже видели это, но вы – боялись…

– Да, боялся. Это как раз тот случай, коллега, когда авантюризм очень опасен и может приравниваться к преступлению. А вы – безответственный авантюрист! – Леже вскочил, удержав за плечи собиравшегося встать Динстлера. – Извольте сидеть – мне так удобней вас отчитывать…

– Ага, профессор, вы уже поняли, что авантюры не было и риска особого тоже – просто расчет и везение! Представляете, мне удалось не только восстановить размер челюстной кости за счет реберного трансплантата, починить сустав, но и, кажется, привести в порядок лицевой нерв – это просто везение, что не был поврежден основной ствол, – она сможет улыбаться! И простите меня, покорнейше прошу, за… Ну, вы просто попали под руку… под локоть. Я совершенно не контролировал себя и не рассчитал силу…

– Да, ручки-то у вас просто железные. С такой хваткой только на ринг. А ведь не скажешь… – профессор погладил ушибленные ребра.

– Простите и забудьте, умоляю! Вы даже не знаете, как много для меня сделали… – Йохим виновато взглянул в глаза Леже. – Но прошу вас об услуге, профессор… Нет, серьезно предупреждаю: не трогайте меня, когда я стою у стола!

– Ну, это мы посмотрим через две недели. И если она не сможет открыть рта – вы моментально вылетите в свою Австрию и будете дебоширить у милейшего доктора Вернера! – непримиримо резюмировал Леже.

Еще до истечения указанного Леже контрольного срока Йохим понял, что все идет хорошо и ссылка к Вернеру ему не грозит. Впрочем, он в этом и не сомневался, лишь иногда припугивая себя шальным сомнением: «А вдруг?» Вдруг прав профессор и весь опыт классической хирургии?

Он наведывался в палату № 6 по нескольку раз на день, фиксируя малейшие изменения в состоянии мадемуазель Грави. В разрезе повязки виднелись вспухшие губы и что-то неуловимое сигналило Йохиму, что сустав встал на место и натяжение щечной мышцы ослабло, отпустив уголок рта. Его совсем не тревожило душевное состояние пациентки, вызывавшее опасения у наблюдавшего ее психиатра. Очертание губ, приходившее в норму постепенно, радовало его, как радует набухающий, готовящийся распуститься бутон редкого цветка какого-нибудь фанатика натуралиста.

В нервной, накаленной тишине операционной повязка наконец была снята. Леже, томимый сомнениями, первый подскочил к больной и дотошно проверил подвижность сустава, не веря своим глазам. Грави могла открывать и закрывать рот, предстояло лишь заняться разработкой челюсти и хорошенько позаниматься с логопедом, восстанавливающим артикуляцию. Потрясенный Леже и не заметил в первые минуты того, чем любовался, стоя напротив больной, Йохим, – выправленной линии губ и тоненькой розовой нитки шрама на месте грубого рваного рубца. А когда заметил – пришел в недоумение: он был убежден, что ликвидация рубцовой ткани предстоит на втором этапе операции.

Пока доктора суетились вокруг пациентки, она сидела неподвижно, опустив веки, и на радостное предложение медсестры подать зеркало лишь отрицательно качнула головой. И правильно: выправленный подбородок, иссеченный шрамами и все еще отекший, мог радовать только поработавших над ним специалистов. А на то, что располагалось выше и еще не подвергалось корректировке, – смотреть вообще было страшно.

6

Через несколько дней Грави начала говорить. Вернее, она получила теперь такую возможность, но пользовалась ею чрезвычайно редко. Психиатр Бланк, пытавшийся провести с пациенткой сеансы психотерапии, столкнулся не только с глухой стеной апатии, но и частичной амнезией. Память Алисы работала очень избирательно, выуживая, как изюм из булочки, отдельные, не поддающиеся логичной систематизации факты отдаленного и недавнего прошлого.

Врачи решили, что визиты близких, до сего времени строго запрещенные, помогут больной восстановить душевное равновесие.

Александра Сергеевна хворала, а Елизавета Григорьевна собралась в путь, обрадованная и тем, что наконец-то может дозволить встретиться с дочерью этому измученному неведением итальянцу, чье искреннее горе и сочувствие вызывало у нее симпатию.

Они встретились в холле клиники и сразу узнали друг друга по одинаковому выражению глаз, полных мучительного ожидания. Елизавета Григорьевна представилась и протянула руку, а итальянец поднес ее к губам и вдруг как-то странно согнулся, пряча лицо.

Когда мать увидела Алису, то, несмотря на все предостережения врачей сохранять спокойствие, ахнула и, упав на колени возле ее кровати, зарылась лицом в одеяла. Алиса молча гладила идеально подкрашенные волосы матери и вдруг спросила:

– Ты привезла мне «Встречу», ма? Я просила Леже передать тебе…