Бегущая в зеркалах

Елизавета Григорьевна трясущимися руками извлекла из сумки коробку с одеколоном. Алиса взяла ее, открыла, достала флакон и, изучив его левым, здоровым глазом со всех сторон, поставила на столик возле кровати. Они немного поговорили обо всем, Елизавету Григорьевну удивило спокойствие Алисы и какие-то вопросы, показавшиеся ей странными. Что могла она сказать, например, о том, взошел ли укроп на клумбе под окном бабушкиного дома, или сколько лет живут осьминоги?

– …Хватит, хватит печалиться. И скажи бабушке, что теперь уже со мной ничего плохого не произойдет. Баста – весь запас невезения я израсходовала, управилась за тридцать три года, – успокоила на прощание мать Алиса.

В коридоре Елизавету Григорьевну ждали Лукка и доктор Динстлер.

– Все в порядке, можете заходить, господин Бенцони, – сказала она, и тот, сопровождаемый одобрительным кивком доктора, нерешительно открыл дверь. Йохим деликатно отошел к окну. Ему показалось, что он простоял там вечность, изучив трещины в краске, форму шпингалетов и рисунок прожилок на мраморном подоконнике. Наконец мужчина вышел из комнаты. Его голубые глаза смотрели куда-то в пространство, на скулах ходили желваки. Вдруг он резко отвернулся и, уткнувшись лбом в стену, яростно заколотил по ней сжатыми кулаками:

– Почему? Почему это случилось именно с ней?

Йохим, ожидавший грустной сцены, был все же слегка удивлен: на его взгляд, учитывая успех первой операции, положение больной не должно было вызывать такой трагической реакции. Он вошел в палату и опешил: мадемуазель Грави сидела в постели ногами к изголовью – то есть переместившись так, что изуродованная часть ее лица была обращена к стене. Оставшиеся длинные волосы были распущены, падая волной на грудь и спину, а маленькие маникюрные ножницы больной с треском вгрызались в светлые пряди. Вся кровать и ковер возле нее были усыпаны пармскими фиалками.

Йохим взял свою пациентку за руку:

– Зачем, ну зачем вы это делаете? Подождите… придет парикмахер. Мы и впрямь упустили из виду вашу прическу. Пожалуй, эта половинчатость действительно слишком экстравагантна. Завтра у вас будет чудесная модная стрижка – у нас очень хороший мастер. Точно не знаю, но, кажется, такая модель называется сейчас «дитя без мамы».

Больная смотрела холодно и зло, не удостоив Йохима ответом, но ножницы бросила и, отвернувшись лицом к стене, дала понять, что аудиенция окончена.

7

Через несколько дней предстоял новый этап восстановительной пластики – сражение с травмой верхней части лица, мешающей правому глазу. Окулисты уже выяснили, что зрение в пострадавшем глазе, хотя и нарушенное из-за рубцов на сетчатке, сохранилось. Йохима же больше всего волновала подвижность глазного яблока и восстановление надкостницы. Он вновь и вновь переворачивал труды по офтальмологии, выискивая по крохам то, что могло помочь в данном случае, и продумывал свои действия до мелочей.

Вечером накануне операции он пришел к своей пациентке, чтобы заручиться ее поддержкой. Завтра они вместе будут отвоевывать у болезни законные природные права, и от того, в каком состоянии духа будет пребывать мадемуазель Грави, зависело многое.

Она сидела в своей теперешней излюбленной позе – изуродованной щекой к стене, – не зажигая света, и смотрела в окно. Йохим изложил больной ход операции, увлекаясь подробностями, приводя аргументы, как на медицинском консилиуме, будто та, что сейчас молча слушала его, будет завтра ассистировать у стола, а не лежать недвижимо, погруженная в наркотическое забвение.

Грави не проявляла никакого интереса к хирургическим планам Йохима, и он осекся.

– Вы, возможно, сомневаетесь, правильно ли выбрали врача? Скажите, не стесняйтесь, прошу вас. Еще не поздно изменить все.

Она отрицательно качнула головой. Йохим успокаивающе коснулся ее руки:

– Мне кажется, вы скептически относитесь к моим усилиям. Либо вас просто мало интересуют результаты… Я еще не встречал здесь женщины, которая не держала бы зеркальце на тумбочке и поминутно в него не поглядывала. Даже дамы весьма почтенного возраста и далеко не такие красавицы, как вы…

Больная вдруг взглянула на него с такой мукой, которую он и не предполагал обнаружить под ложной оболочкой спокойствия:

– Прошу вас, доктор, уйдите. Я доверяю вам. Я не хочу другого врача. Я не хочу зеркала. Я не хочу ничего. – Ее губы задрожали.

Йохим восторженно уставился на этот заново вылепленный им рот. Впервые она говорила с ним, и движение этих губ завораживало.

Он приблизил к ее губам свои близорукие глаза:

– Говорите, говорите, пожалуйста, что-нибудь! Вы же просто не знаете – как это замечательно у вас получается!

Алиса с усилием улыбнулась:

– Вы смешной, доктор.

– Хотите сказать – сумасшедший? – уточнил Йохим.

– Может быть. И может быть – это к лучшему. Только перестаньте меня жалеть. Вы не представляете, как мало значит для меня теперь внешность. Пустая, никчемная мелочь – рекламная вывеска, манящая фальшивым блеском.