Бегущие по мирам

Разумеется, этот совет внутреннего голоса постигла обычная судьба. Ему не последовали.

Глава 17 Дерево желаний и другие химкинские чудеса

Всё так давно был лишен свободы, что успел подзабыть, как ею пользоваться. Когда в сосредоточенном внимании Одного появилась крохотная трещинка, что-то подвижное, пахучее, щекотное, будоражащее коснулось тела Всё. Он даже не понял, что происходит. Понимание не составляло его сильной стороны. Всё принадлежал ощущениям, и этого было ему достаточно. Если бы Всё был человеком или животным – кем-то, кто дышит воздухом, – это нечто, просочившееся в трещинку, показалось бы ему сквозняком с воли, ворвавшимся в тюремную камеру, где его держали без капли воздуха бессчетное множество эпох. Но если бы Всё был человеком или животным, он бы не смог провести без воздуха даже одной, самой короткой эпохи и просто не дожил бы до спасительного сквозняка. Вот в чем штука. Поэтому Всё не видел смысла в логике. Она не могла объяснить простейших вещей, имеющих к нему самое прямое отношение. А тем, что не имело к нему прямого отношения, Всё не интересовался. Впрочем, такого в мире почти что и не было. Ведь он был Всё – вот в чем штука.

Когда он уловил щекотное и будоражащее, то едва не взорвался, потому что слишком давно ничего не чувствовал, кроме цельнолитой концентрации своего тюремщика. И Всё, не дивясь и не рассуждая, бросился на зов того, что двигалось и щекотало, рванулся туда, откуда это пришло. Сначала он просто перемещался. Потом ощутил, что не переживает всей полноты движения. Для этого не нужны, но весьма желательны были кости, жилы, мышцы. И Всё, неумело с отвычки, но ликуя от каждого оттенка превращения, обрел их в избытке. Теперь он уже не двигался, а бежал. Летел! Или скакал? Мчался, слыша погоню в такой опасной близости, что кровь ревела в новообретенных сосудах, то и дело перекраивая русло наново. Он почти и не боялся, его гнало возбуждение. А что двигало вперед его преследователя? Чувство долга и чувство порядка? Да есть ли у Одного другие чувства, кроме этой жалкой пары!

Но Один – серьезный противник. Он такой... такой цельный! Как железная чурка. Не знает сомнений. А Всё чувствует всё: страх – и не страх, счастье – и совсем наоборот. Поэтому ему так тяжко бывает думать, без конца что-то отвлекает. А подумать иногда так нужно! В последний раз, когда он задумался, его поймали и заточили. Туда, в плен, он не собирался возвращаться ни в коем случае. Он бы скорее уничтожил мир, чем вернулся в клетку, в нем приготовленную. Но Всё не умел ничего уничтожить – в смысле уничтожить совсем, без остатка. Всякий раз что-то оставалось, только делалось другим. Ведь он был всем, а не ничем, вот в чем штука.

Всё глубоко вздохнул. Закашлялся, сбившись с бега и едва не полетев кубарем. Уменьшил объем легких, чтобы заглатывать меньше ядовитого воздуха, и подкорректировал свои размеры. Поскольку у него пока не было глаз, он не мог видеть, что за странный мир встречает его, и от любопытства весь покрылся глазами, чувствительными, как у глубоководной рыбы. Удар двух потоков света ослепил Всё, от рева и визга едва не лопнули перепонки в ушах, и Всё понесся в темноте, не разбирая дороги, чувствуя одну только боль в разрывающемся, захлебывающемся сердце.

Была ночь. Была темнота. На небе ночи не было звезд. Звезды были внизу, на земле и невысоко над ней. Должно быть, они опали вниз, как сухие листья с деревьев. Многие неслись попарно, с тугим шелестом и такой же плотной вонью. Большинство соткалось в сеть, покрывшую землю. Сети не было конца, и Всё опасливо всхрапывал, когда одни огоньки в ней зажигались или тухли, сменяясь другими. Одолевал страх, что это ловчая сеть и он в нее угодит, если двинется. Довольно скоро он понял, что возможности его здесь не безграничны. Он не мог быть достаточно большим, чтобы не бояться. Иногда Всё нравилось быть очень-очень большим. Но здесь этого нельзя было делать: ткани тела истончались и становились слишком нежными для здешнего отравленного воздуха. Всё превращался в одну сплошную боль и после уменьшения долго еще отфыркивался и отплевывался черно-зеленой слизью.