Бегущий в Лабиринте

Но Томас не успел додумать. Гэлли сунул руку за спину и вытащил из заднего кармана что-то длинное и сверкающее. В свете ламп засияла серебристая поверхность зловещего вида кинжала. С неожиданным для такого доходяги проворством Гэлли размахнулся и метнул кинжал в Томаса. В тот же самый момент Томас краем глаза засёк какое-то движение справа от себя. Кто-то кинулся к нему.

Словно в замедленной съёмке, юноша видел, как в него несётся вращающийся на лету кинжал. Время остановилось, будто давая Томасу возможность до конца прочувствовать весь ужас того, что сейчас произойдёт. Сверкая и переворачиваясь, лезвие летело прямо ему в грудь. В глотке застрял крик. Он понимал, что должен уклониться, но не мог пошевелить и пальцем.

И вдруг неизвестно откуда перед Томасом вынырнул Чак. Бегун чувствовал, что его ноги будто вмёрзли в лёд; не в силах пошевельнуться, он мог только беспомощно смотреть на ужасную сцену, развернувшуюся перед его глазами.

С тошнотворным чавкающим звуком кинжал вошёл в грудь Чака по самую рукоять. Мальчик вскрикнул и упал на пол, содрогаясь всем телом. Тёмно-багровая кровь фонтаном била из раны, ноги конвульсивно колотили по полу, на губах пузырилась кровавая пена. Томасу показалось, что мир вокруг рухнул, погребая его под своими обломками.

Он упал на пол и обнял трепещущее тело Чака.

— Чак! — выл он, чувствуя, как рыдание, словно кислота, разъедает ему глотку. — Чак!

Мальчик трясся в агонии, хлещущая ручьём кровь заливала руки Томаса, глаза закатились — видны были только белки, из носа и рта капала алая жидкость.

— Чак, — прошептал Томас. Надо что-то сделать! Надо спасти его! Надо...

Мальчик перестал корчиться и затих. Глаза вернулись в свои орбиты, сфокусировались на Томасе, словно цеплялись за жизнь.

— То... мас... — Вот и всё. Только одно, еле слышное слово.

— Подожди, Чак... Не умирай! Борись! Кто-нибудь, на помощь! — Но никто не двинулся, и Томас знал почему. Ничто уже не могло помочь бедному Чаку. Всё кончено. В глазах у Томаса потемнело, зал покачнулся и закружился... «Нет... — думал он. — Не Чак! Не Чак! Кто угодно, только не Чак!»

— Томас... — прошептал Чак. — Найди... мою маму... — Его горло разодрало кашлем, кровь полетела во все стороны. — Скажи ей...

Он не закончил. Глаза закрылись, тело обмякло. Из уст вырвался последний вздох.

Томас сидел и смотрел на него. Смотрел на безжизненное тело своего друга.

Что-то перевернулось у него в душе. Глубоко в груди проросли семена гнева. Семена мести и ненависти. Что-то тёмное и страшное проснулось в нём. И вырвалось наружу, сминая лёгкие, разрывая шею, разламывая руки и ноги. Взрывая мозг.

Он выпустил тело Чака, дрожа, встал, повернулся лицом к чужакам...

И тут его переклинило. Просто-напросто переклинило.

Он кинулся на Гэлли, словно когтями, вцепился скрюченными пальцами в глотку парня и сдавил. Оба рухнули на пол. Усевшись верхом на Гэлли, Томас сжал его туловище ногами, так что тот не мог вырваться. И начал методично бить.

Левой рукой он прижимал шею парня к полу, а правой наносил ему в лицо удар за ударом. Бил, и бил, и бил побелевшими от напряжения кулаками — по скулам, по носу... Кости хрустели под его ударами, кровь брызгами летела во все стороны, воздух наполнился пронзительными воплями; непонятно, кто орал громче — Томас или Гэлли. Бегун колошматил противника, чувствуя, как его переполняет и выплёскивается наружу самое страшное бешенство, какое он когда-либо в жизни испытал.

Минхо и Ньют пытались оттащить Томаса от его жертвы, но он продолжал молотить кулаками по воздуху. Ребята волокли его по полу, он вырывался, отбивался от них и орал, чтобы его оставили в покое, не отрывая глаз от Гэлли, тихо лежащего на полу. Ненависть рвалась наружу, к поверженному врагу, словно между ними натянулась невидимая огненная нить и не отпускала его.

А потом вдруг, в одно мгновение, всё прошло. Остались только мысли о Чаке.

Он вырвался из рук Минхо и Ньюта и подбежал к обмякшему, безжизненному телу друга. Схватил его на руки, не обращая внимания на кровь и застывший, мёртвый взгляд мальчика.

— Нет! — вопил Томас. — Нет!

Подошла Тереза и положила руку на его плечо. Он стряхнул её.

— Я обещал ему! — вопил он и сам замечал, как в его голосе появилось что-то ненормальное, граничащее с сумасшествием. — Я обещал спасти его, вернуть домой! Я обещал!

Тереза ничего не говорила, лишь кивала, не отрывая глаз от пола.

Томас прижал Чака к груди так тесно, на сколько хватало сил — словно это объятие могло вернуть другу жизнь. А может, так он выражал свою благодарность за спасение, за то, что тот предложил ему свою дружбу тогда, когда больше никто этого не сделал.

Томас кричал и плакал. Плакал так, как никогда раньше не плакал. Плакал так, будто калёным железом рвали открытую рану, и под гулкими сводами зала разносились его неистовые, хриплые рыдания.

ГЛАВА 60