Бей или беги

— У меня все хорошо, — зло повторила она, — можно и так сказать. У меня есть крыша над головой, еда и теплая постель. Мне даже не приходится работать. У меня другая обязанность — рожать детей для Капернаума. Для этого меня регулярно насилуют и…

— Ох, Томасин, — ошарашено молвил Зак и все-таки заключил ее в объятия. Он был таким теплым, от него пахло машинным маслом, металлом и чем-то химическим, не знакомым Томасин. Она с трудом сдержала слезы, слушая его близкое сердцебиение. Ее утешила мысль, что все не зря, что ее признание вдохновит друга на побег.

— Я слышал, что ты стала наложницей правителя, — вдруг сказал парень, — но… может, это не так плохо? Тебе же не приходится… спать с разными людьми. Говорят, это очень почетная должность и ты удостоилась особой чести…

Он знал.

Томасин отстранилась и посмотрела на человека, которого считала другом. Как же она ошибалась! Черты были прежними, эти пухлые, словно детские губы, мягкие карие глаза, короткие волосы, смешные, слишком маленькие для крупной головы уши. Но она не узнавала его. Не узнавала Зака. Или не знала никогда. Каким он был, этот глуповатый парень? Возможно, вовсе не таким глупым, как его считали, раз смекнул, что иногда для выживания полезно поменять сторону. Не это ли он и делал все время, увязавшись за Томасин только потому, что «Волчья гонка» не оставила ему выбора?

— Да пошел ты нахер, — выплюнула она и ринулась к двери. Даже глухие шлемы охранников смотрели на нее с большим сочувствием, чем тот, ради кого она рисковала жизнью и обрекла себя на унизительную, скорбную участь.

— Я хочу вернуться в особняк, — сказала она.

Отец говорил — слушай лес. Но лес был далеко, за стеной Капернаума, а ее окружала сомкнувшаяся в плотное кольцо тишина. Ей пришлось поднапрячь память и воображение, представляя шум ветра в кронах и шепот листвы. Они успокаивали ее, отвлекали от монотонного стука капель.

Томасин не запрыгнула в тот грузовик — одна или с Заком, но вилка все-таки ей пригодилась. Она включила воду и ждала. Дайана стучала ей, но девушка отмахнулась, заявив, что устала и хочет принять ванну, а после для надежности подперла дверь комнаты стулом. Никто не должен ей помешать. Если все получится, вчерашний ужин действительно станет последним, а к сегодняшнему она уже будет мертва. Но крови было слишком много, она боялась, что не успеет выпустить всю. Томасин решила, что выберется на волю любой ценой. Даже такой.

Она не заметила, как отключилась. Картинка в голове окутала ее, лес обнял со всех сторон. Она снова была маленькой девочкой, семенящей короткими ногами за рослой фигурой отца, за его хромой поступью. Он показывал ей растения, объясняя, какие съедобны, а какие убьют ее, но заставят долго страдать перед кончиной. Он учил ее пользоваться ножом, снимая шкуры с пойманных животных. Следы — он учил ее их различать, не путать косулю и кабана, ведь ошибка может обернуться для нее катастрофой. Он требовал от нее внимательности, ругал за рассеянность. Если хочешь выжить, говорил он, будь всегда начеку. Бей или беги.

Он протянул ей биту, обмотанную колючей проволокой, и спросил: что она выберет.

Быть жертвой или охотником? Убить или позволить убить себя?

Я выбираю второе, — мысленно ответила Томасин. Она слишком устала. У нее не осталось сил на борьбу. Она нежилась в постели из мха, глядя на верхушки деревьев, качающиеся от ветра, как водоросли под водой.

Мох был теплым, даже жарким. Она слышала какие-то голоса, ничуть не похожие на отцовский. Встревоженные, злые, растерянные. Мужчина кричал на какую-то женщину, а она оправдывалась, часто тараторя заплетающиеся, сливающиеся в одно слова. Потом все исчезло.

Томасин заворочалась, радуясь, что чужаки больше не вторгаются в ее забытье, наполненное солнечным светом и запахами леса. Она подложила руки под голову и ощутила, как боль обожгла запястья. Они были туго стянуты, словно на нее нацепили наручники.

Разлепив веки, она поняла, что на ее запястьях бинты, а сама она лежит не на мху, а на мягкой постели. На ее бедре покоилась чья-то тяжелая рука, а чужое дыхание щекотало загривок и заставляло трепетать мелкие волоски у шеи. Сбивчивое дыхание, не достаточно ритмичное для спящего человека.

Томасин дернулась, и тогда ладонь скользнула выше и сильнее надавила на ее живот, удерживая на месте.

— Лежи, — услышала она рядом голос Малкольм, — тебе нужен отдых.

Томасин крепко зажмурилась. Реальность обрушилась на нее со всей своей тяжестью. Она поняла, где находится, и ей совсем не хотелось здесь быть. Снова в тюрьме. Снова в плену.

Рука исчезла с ее тела, и она оказалась лишена чужого тепла. Кровать прогнулась от движения мужчины — судя по шороху постельного белья и одежды, он сел на противоположной от нее стороне. Томасин почти физически ощутила его взгляд, прожигающий ей спину.

— Зачем ты это сделала? — в вопросе не было злости или осуждения, лишь печаль.

— Я хочу на свободу, — призналась она, и голос после сна звучал слабо, совсем тихо и едва различимо, — пожалуйста, отпусти меня.

— Хорошо.