Бей или беги

— Ты хочешь знать, что я делаю в Бостоне? — спросил он, глядя на меня из-под полуопущенных век так, что было понятно — вместо этого разговора он тоже предпочел бы сейчас кувыркаться в постели.

Я как-то подзабыла за то время, пока его не было, какое сильное между нами сексуальное притяжение. О таком я только читала в книжках и видела в фильмах. И вот оно случилось со мной. По-настоящему. Но имело один неудачный побочный эффект: я должна была скрывать его, выдавая за что-то другое.

Или не должна была?

Я не могла заставить себя оторвать от него взгляд, и не только потому, что мечтала обвить его руками и ногами.

Я соскучилась по нему.

Соскучилась по этой его язвительной ухмылке, его суровости, его честности, его удивительной нежности, когда совсем не ждешь. Он говорил мало, но когда говорил, люди слушали очень внимательно. Более того, все, что он говорил, было разумно. Была в Калебе какая-то простая, безыскусная доброта, которую я ценила и уважала. Конечно, он не был идеальным — отнюдь нет. Потому что была в нем и некая простая, безыскусная грубоватость. Он мог резко оборвать человека, мог быть до бестактности прямолинеен. Я видела все это в нем, а значит, не была влюблена без памяти. Когда ты безумно влюблен в человека, ты не замечаешь его недостатков. Когда тебе просто очень нравится человек, ты видишь его недостатки, но смотришь на них сквозь пальцы.

Я смотрела сквозь пальцы на недостатки Калеба.

Еще ни один мужчина не заставлял меня чувствовать себя одновременно эмоционально защищенной и беззащитной. Мне не надо было гадать, что Калеб думает обо мне, потому что он этого не скрывал, не задумываясь о том, что его слова могут расстроить меня или, того хуже, ранить. И мне не надо было гадать, слушает ли меня Калеб, когда я что-то говорю. Потому что я со стопроцентной уверенностью знала, что слушает. Не всегда соглашается, но слушает всегда.

Мне он нравился. Очень.

Скажи ему, чтобы уходил, Эва. Внезапно мое тело покрылось мурашками, как бы почуяв опасность.

И все же я не могла прогнать его. Сердце снова выигрывало битву с разумом.

— Ты на меня пялишься, — промурлыкал он.

— Ты тоже на меня пялишься.

Губы Калеба изогнулись в усмешке, которую я так любила и ненавидела одновременно, и он коротко кивнул:

— Это правда.

Решив, что, стоя перед ним, выгляжу слишком воинственно, я села на диванчик напротив с чашкой кофе в руках и подогнула под себя ноги.

— Итак, что же ты делаешь в Бостоне?

— Мне предложили должность финансового директора в Бостонском офисе.

Думаю, у меня не получилось скрыть удивление, но очень надеюсь, что Калеб не заметил всплеска надежды в моих глазах.

— Вместо того парня, которого уволили? Тебе предложили его место?

— Да. Почти сразу, как я улетел из Бостона. Им не понравились другие кандидаты, а мне они доверяли после всей этой истории.

Бабочки в животе затеяли восторженную возню, но я старалась не обращать на них внимания. Ровным спокойным тоном я поинтересовалась:

— И ты согласился?

— Североамериканское подразделение — самое крупное в компании, Эва. И должность финансового директора здесь намного ответственнее, поэтому они предлагают мне вдвое большую зарплату, чем я получал в Глазго. Название должности не поменялось, но это продвижение по службе. Очень серьезное продвижение, и я не мог отказаться от такой возможности.

— А твоя семья? Они уже потеряли одного сына, каково им теперь будет расстаться с другим?

Калеб опустил глаза.

— Да, я буду скучать по ним. Но я буду мотаться туда-сюда по работе, поэтому видеться мы будем часто. Кроме того, они все уже хотят приехать ко мне сюда в гости. Джейми уже здесь. И планирует задержаться на какое-то время, у него тут намечается выставка.

Джейми был художником, я нашла его работы (но не фотографию, к сожалению) в интернете. Его картины были, надо признать, весьма впечатляющи. Я понимала, почему он популярен: эстетика его полуабстрактных портретов и пейзажей, нарисованных в смешанной технике, была достаточно необычной и цепляла глаз, но при этом обладала явной коммерческой привлекательностью.

Я подумала о возможности встретиться с братом Калеба, но тут же отбросила эту опасную мысль. Впрочем, ей на смену пришла другая, не менее опасная.

Или, скорее, болезненное ощущение.

— Так ты все это время знал, что возвращаешься?

Человек, не знакомый с Калебом Скоттом, мог бы подумать, что он не услышал вопрос. Или решил проигнорировать из-за легкой обвинительной интонации в голосе. Но я начинала понимать Калеба, поэтому безошибочно определила, какая эмоция скрывалась под маской невозмутимости на его лице.

Раздражение.

Тем не менее я не отстала, зная, что он будет честен, даже если мне не понравится то, что он скажет:

— Ты не сказал мне, потому что не был уверен, захочешь ли снова со мной встретиться?

Он изменил позу и допил кофе, потом поднял на меня глаза.

Мое сердце горячо забилось. Господи, с каких это пор я стала такой мазохисткой, чтобы спрашивать такие вещи у мужчины, который может сделать мне больно?