— Дай бог! Но только дождемся ли мы? — Кани горестно вздохнула. — В прошлую пятницу перед вечерней молитвой Кара-мулла говорил: плохие времена наступают. Страшные. Того и гляди, появится тажел[9]
со своим несметным войском. Хоть сейчас он еще в седьмом подземелье, но рать его днем и ночью пробивается наверх. И как появится, все погубит, конец света наступит. Кара-мулла говорит, надо больше молиться, просить аллаха, чтобы не выпустил тажела на свет.В уголках губ Сулеймана затаилась улыбка. Но он молчит, неторопливо потягивая из пиалы чай.
Кани некоторое время мучительно раздумывает, говорить ли дальше или не надо. Наконец решается.
— А еще Кара-мулла плохое говорил о нашем Маметали. Мол, гяур[10]
он. Продал свою веру и душу, спознался с какими-то большевиками. Эти нечестивцы не признают ни бога, ни властей, несут мусульманам погибель.Бекболат, не сводивший глаз с гостя, заметил, как при этих словах матери кунак нахмурился. Поставил на стол пиалу, сказал:
— Неправда это, Кания. Не плохой человек твой брат Маметали. Никому он не продавался. И свой народ не забыл.
— Да, да, — соглашается Кани, — не такой он человек, Маметали, чтоб пойти против своего народа.
— И о большевиках неправду сказал мулла, — продолжал гость. — Не погибель они несут мусульманам, а хотят избавить их от баев и мурз. От таких, как ваш Батока и Кабанбек.
Гость рассказал, что Маметали работает на шерстомойной фабрике, и они с ним большие друзья.
И еще долго сидели все трое за низеньким столиком. Гость все расспрашивал, не берут ли из аула коней и джигитов для русского царя, который ведет сейчас войну с царем германским. Бывает ли в ауле атаман отдела. Дружат ли ногайцы с казаками…
Спать легли чуть ли не за полночь. Гость заснул скоро, а Бекболат ворочался с боку на бок, думал: кто этот человек? Всем интересуется, обо всем расспрашивает, словно он жить собирается у них в ауле. Нет, не простой он лудильщик!.. Уж не абрек ли? Пришел все узнать, выведать, а потом как налетят всей шайкой!.. Нет, не может быть: разве дядя Маметали будет путаться с разбойниками?
Утром гость поднялся рано. Запаял Кани ведро, вылудил кумган[11]
, попил на дорогу айрана и стал прощаться. Он взвалил на плечо мешок с инструментами и шагнул за порог. И тотчас на улице раздался его высокий голос:— Кому кумган лудить, тазы, ведра паять!..
Стал собираться в дорогу и Бекболат: сегодня он погонит табун на дальние пастбища, в глубь предгорий. Пока Бекболат седлал Елептеса, прилаживал вьючную сумку, Кани заштопала черкеску, приготовила башлык, бурку. Хоть бурка совсем ветхая, осталась еще от Алима, но без нее в горах никак нельзя. Она защищает и от палящих лучей солнца, и от ледяных горных ветров.
Вошел Бекболат.
— Все готово, сынок.
Бекболат надел черкеску, опоясался камой. Взял бурку.
— До свиданья, абай!
— Да хранит тебя аллах, мое солнце!
Она поцеловала сына в голову.
Вышли во двор. Елептес нетерпеливо перебирал ногами.
— Едем, едем, дружок! — Бекболат по-молодецки легко вскочил в седло и едва взял повод, как Елептес стремительно вынес его за ворота.
Кани долго смотрела ему вслед, радовалась: настоящий джигит! Алим всю жизнь провел на коне, а сын уже теперь держится в седле лучше его.
Вместе с радостью в душу закрадывалась и тревога: опасно на дальних пастбищах — и волки могут напасть на табун, и абреки. Хорошо, если поблизости будут другие табунщики.
Кани вернулась в саклю, когда Бекболат скрылся за поворотом.
К усадьбе мурзы надо было ехать прямо, а он свернул налево, где жила Салимат. Ему очень хотелось попрощаться с ней. Конечно, в саклю он не пойдет. Может, увидит ее во дворе.
С замиранием сердца подъезжал он к дому Салимат.
Вот и низенький глиняный забор, калитка. Но увы! Во дворе никого нет. Что же делать?
Он поворачивает коня и снова проезжает мимо дома. И вдруг на крыльцо выбегает она, бросается к калитке.
— Болат!
— Здравствуй, Салимат! Как хорошо, что ты увидела меня. Я уезжаю на дальние пастбища.
Она опустила глаза, затеребила косу.
— Мне скучно будет без тебя, Болат.
— Мне тоже. Но я, может быть, приеду повидаться. Конь у меня добрый…
— Салимат! — послышался из дома сердитый оклик отца.
— Я жду тебя, Болат! — шепнула она и побежала в саклю.
Бекболат рванул повод и поскакал на усадьбу мурзы.
ДРУЗЬЯ
По широкому току с тяжелым скрипом катится каменный каток. Его тянут два вола — рыжий и бурый. Их ведет молодой парень. На нем залатанная черкеска, такая же ветхая рубашка, домотканые, из грубой шерсти штаны. На ногах чувяки из воловьей кожи. Они так истрепаны, что из правого, как суслик из норы, выглядывает большой палец. Поля старой войлочной шляпы нависают над загорелым до черноты лицом.
Волы идут лениво, сонно, и парень часто замахивается на них кнутом:
— Соп-сабы, соп-сабы!
Работа однообразная, нудная, и парень напевает себе под нос:
Соп-сабы! — покрикивает он на волов, и снова тянет свою песню.