Бех [СИ]

Стало так тепло и приятно. Напряженное тело девушки через мгновение вдруг стало невесомым, родным. Эуи растерялся, его благодарность превратилась во что-то совершенно незнакомое и очень родное и близкое, то, что он всегда знал, но забыл. Дыхание перехватило…

Он открыто, с сияющей улыбкой смотрел ей в глаза. Отпустил ее в растерянности и смятении. Схватил из свертка первые попавшиеся фрукты и без разбора, в беспамятстве, стал запихивать себе в рот, глупо улыбаясь.

Зима, смущенная, справилась с ситуацией быстрее и с улыбкой задержала, успокаивая его руки, как малыша стала кормить его, разламывая кусочки фруктов, орехи, давая возможность пережевать, умиляясь каждому мгновению и его повадкам дикаря.

Они, кажется, стали по-новому видеть друг друга, внимательно разглядывая, как после долгой разлуки. К Эуи постепенно стала приходить насыщение и нега. Кружившие вокруг мотыльки создавали танец цвета и умиротворенного настроения.

Вдруг, сначала издалека, за тем все ближе и ближе они услышали переливающийся звук, перешедший в мелодичное пение. Стал проступать смысл песни, а затем и отчетливые слова:

— Мама, мама, мама, мама, мама.
Ты улыбаешься мама, так хорошо
Мама, твой взгляд, спокойный и усталый,
Твоя, все прощающая, улыбка дарит счастье,
Мама, такое счастье быть твоим сыном,
Мама, твои руки гладят меня
И любая боль уходит, мама.

Мама, мама, мама,
Твое сердце,
Твоя безграничная любовь,
Твоя забота безценны.
Ты учишь и предостерегаешь,
Помнишь, и знаешь
И любишь, любишь, любишь.

Я всегда жду это,
Получаю и опять жду.
Я так уверен в тебе, что позволяю иногда себе забыть,
Как ты нужна мне и
Как твоя забота бережет меня,
Мама, мама, мама, мама.

Зима — сама тревога и смятение — вскочила, стала искать глазами, откуда исходит это пение? Это оно, то самое чувство, которое рождалось всякий раз, когда она прижимала к груди младенца, когда она благословляла чужого малыша из приграничных селений. А это ее, милый любимый сыночек!

Эуи тоже встал, его сердце трепетало от неясного, щемящего чувства. Он приобнял Зиму, а она прильнула к нему, продолжая вслушиваться в звуки, вглядываться в пустоту.

Большие голубые глаза Зимы наполнились слезами. Она повернулась к Эуи, не отводя молящих, требующих, вселенских глаз. Он принял этот взгляд своей черной, огромной, дикой и затягивающей бездной. Мгновение длилось вечно, песня лилась уже без слов, нежное детское пение струилось среди бутонов, света мотыльков, капель воды, журчания ручья.

Они оба поплыли, каждый в глаза друг друга. Все ближе и ближе, легкое прикосновение губ — как ток пробежал по всему телу, все наполнилось электричеством. Каждый волосок на теле трепетал от электрических волн. Она, еле дотрагиваясь, стала целовать его губы, он, как ученик, повторял ее движения. Это было так сладко, тепло и прохладно, влажно и обжигающе, хотелось еще и еще. Он хотел больше, он стал жаден, он не мог больше только касаться ручья. Он хотел пить, жажда охватила его целиком. Он притянул ее ближе, еще ближе, они жадно пили и пили друг друга. Его огромные крылья обхватили и укутали ее всю, все ее тело, а ее крылья покрыли их плечи и головы. Переливающийся кокон, то цветной, то белый, вспыхивал, переливался и пульсировал……

А песня все звучала и звучала……

Эуи проснулся от щекотания ресниц, она спала у него на груди. Крылья, как и у него, раскинуты в стороны, ее голое тело — практически невесомо, но от каждой части исходит волна счастливой неги, теплой радости, постоянной чудесной энергии. Они были связаны этой энергией. Эта прекрасная река жизни теперь навсегда объединила их в одно целое, где бы они не находились. Он нашел сокровище и решил посмотреть, чем же он стал обладать, увидеть ее, как мальчишка, украдкой подглядеть линии ее голого тела, и слегка приподнял голову. Она тоже стала сонно приподниматься. Поймала его взгляд, приподняла упругую попку и согнула одну ножку, демонстрируя, соблазняя, весело скосив глазки. Как бы сказала, — действуй, а то убегу. По всему телу Эуи побежали мурашки, и в мужскую часть потекло уже знакомое, приятное жжение и тепло, рождая необузданную силу.