Бел-горюч камень

Бэле Юрьевне когда-то доводилось солировать в одном из известных театров страны. Потом что-то произошло со здоровьем, и она была вынуждена расстаться со сценой. На Север балерина приехала с мужем-археологом. Окруженная облачком тонких духов, в сногсшибательных шляпках, с сумочками в тон платьям и нитяных митенках, она считалась у девочек эталоном женственности и очарования. Глядя на элегантную «столичную штучку», подтягивались воспитательницы. Даже Леопарда к весне сменила мужскую стрижку на нечто перманентное, рыхло взбитое, чем вызвала оторопь женской половины детдома и сдержанные ухмылки мужской.

Слова: «Плие! Де ми! Батман тондю!» – казались Изочке волшебными заклинаниями к танцевальным фигурам. Бэла Юрьевна рассказывала не только о танцах, но и об особенностях национальной одежды у разных народов мира. А еще Изочка крепко запомнила, что «…уважающая себя женщина – это безупречно чистая обувь на каблучке, прическа и капля польских, лучше – французских и совсем уж на крайний случай рижских духов».

Детдомовцев не зря дразнили «инкубаторскими» – комплекты одежды и обуви они получали соответственно возрасту и временам года. Соседкам по комнате выдали весной тонкие хромовые сапожки и полупальто из плащовки, а Изочке – ботинки и вельветовую куртку. Ее еще не коснулись качественные перемены, означающие государственное повышение в девичьем статусе.

Белея в темноте лицами, городские парни бросали в окна березовые ветки и вызывали девушек на свидания. Старшие девочки пели песни, шептались ночи напролет, и кто-нибудь непременно рыдал от неразделенной любви.

Детдом дышал речным и зеленым, наполненным невнятным волнением воздухом мая. По вечерам в коридоре разносился могучий гуталиновый запах. Вскоре начищенные голенища хромовых сапожек заблестели на стихийных «взрослых» танцах за воротами. Воспитательницы с ног сбились в попытках прекратить вспышку сезонного бедствия и, махнув рукой, разрешили молодежи порезвиться до наступления трудовых каникул.

Как-то раз, напугав Изочку, на школьной тропе бесшумно возник Гришка. Воровато оглянулся, схватил за руку и исчез. В ладони осталась плитка шоколада «Садко». От встреченной потом в кино Гришкиной одноклассницы Изочка с изумлением узнала, что он – отличник и с «немкой шпрехает» почти на равных.

Поздним вечером, почти ночью, Гришка свистнул в окно:

– Эй, Журавленок!

Возмущенная Изочка прошипела в форточку:

– Геть отсюда, люди спят!

– А ты выйди, и не разбужу.

Изочка выбралась через оконную створку. Молча стояли у забора лицом к лицу, как тогда, в другом мире и мае. Изочку ошеломил ливневый поток воспоминаний о Коле-Ораторе, драке, вывихнутой руке, море солнечных луж, о маминых путешествиях-рассказах… обо всем.

Гришка сильно вырос. Ноги стали длинными, плечи – широкими, только цвет рыжих волос, оттенка спелых ягод боярышника, не изменился.

– Сказали, ты мной интересовалась, – пробормотал Гришка, и веснушки его знакомо слились в одну большую.

– Не интересовалась, а просто спросила.

– Ну, спросила.

Изочка мерзла, маялась и не знала, о чем говорить.

– Я в мореходное училище решил поступать, – брякнул он зачем-то.

– После восьмилетки?

– Потом в армии отслужу и – в институт. Стану капитаном дальнего плавания… Не веришь?

Изочка с деланым безразличием пожала плечом:

– Мне все равно.

В душе она зауважала Гришку за дальновидность – надо же, всю жизнь наперед рассчитал.

– Ну и ладно. Подумаешь, птица-журавль, – в его голосе звучала обида.

– Не называй меня так!

– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Изочка растерялась. Она собиралась когда-нибудь съездить в Литву и выполнить данное маме обещание, но ни о каких институтах еще не думала, поэтому с вызовом выпалила первое, что пришло в голову:

– Артисткой!

– Погорелого театра, – хохотнул Гришка.

Тут и она обиделась. Разошлись без «до свидания».

Проникая сквозь ситцевые занавески, матовые лучи белой ночи освещали угол Полининой тумбочки, где лежал альбом с вырезанными из журналов фотографиями артистов. Изочка полистала альбом и нашла кадр из киноленты «Сорок первый». Марютку играла прекрасная тезка Изольда Извицкая. На снимке она и белогвардейский офицер Говоруха-Отрок стояли друг против друга, как Изочка с Гришкой.

Фильм шел недавно в кинотеатре «Мир». На афише была приписка: «До шестнадцати лет», потому что Марютка с поручиком целовались прямо на экране у всех на виду. Рассеянная контролерша, обрывая билеты, в потоке взрослых девочек за спиной Гали не заметила Изочку с Полиной, и они посмотрели картину.

Ах, как Марютка кричала в конце фильма: «Синегла-азенький!» Сама убила любимого человека и сама же кричала. Все девочки плакали.

…«Счастья вам, синеглазые», – сказала Зина Тугарина, прощаясь перед отъездом в Уржум. У Марии были синие глаза, и у Изочки они синие. Это все, что унаследовала она от мамы. На маму почему-то походила Майис, вовсе ей не родственница, словно кто-то закрасил глаза и волосы Марии в черный цвет и кожу тронул загаром. «Одного литья серебро», – говорил о них дядя Степан…