Белая береза

— Подряд два раза?

— Это совсем не плохо на войне!

— А знаешь что, Матвей? — спросила Лена. — Пожалуй, и верно. Я так сегодня проголодалась! — она засмеялась и сбросила полушубок. — Ох, и дуреха я, а? И все у меня вот так!

Молоденький боец, вестовой Юргина, принес котелок подогретого на плите мясного супа с вермишелью, выложил из вещевого мешка на тумбочку кусок ржаного хлеба. Сообразив, что ему лучше уйти на время, спросил:

— Не забудете, товарищ гвардий лейтенант?

— О собрании? Нет, я помню.

— Какое у вас собрание? — поинтересовалась Лена.

— Партийное. В семь ноль-ноль.

— А у нас комсомольского еще не было после того, как ушли из Козлова. Да и когда ему быть? Хоть бы денек отдыха… Ой, с вермишелью, да?

— Любишь?

— Самый любимый суп. Бывало, мама… — Лена запнулась, вздохнула и села на табурет. — Мама, мама! — прошептала она и сокрушенно покачала головой. — Она и не знает, что я так близко от нее, и значит — очень далеко до нашей встречи! Ты знаешь, Матвей, она почему-то часто плачет. Отчего это, а?

— Значит, твоя мать умная и душевная женщина, — ответил Юргин. — У каждого солдата ложка с собой, конечно? Доставай и действуй. Бери хлеб.

Несколько минут, обжигаясь, Лена ела любимый суп, казавшийся необыкновенно вкусным, и все ее внимание было сосредоточено лишь на котелке. Воспользовавшись этим, Матвей Юргин несколько раз задерживал на ней свой взгляд. Да, война заставила ее сменить легкое платье и туфли на солдатское обмундирование — гимнастерку, ватные брюки и валенки; война заставила жить тяжелой фронтовой жизнью — недосыпать, недоедать, с утра до ночи слушать стоны раненых, видеть кровь дорогих сердцу людей, часто встречаться со смертью… Но даже и теперь, несмотря ни на что, Лена оставалась на удивление непосредственной, — именно это, вероятно, и делало ее необыкновенно красивой среди тех людей, которых Юргин видел вокруг себя за дни войны.

Вдруг Лена спохватилась и замерла с ложкой над котелком; ее темно-карие с золотинкой глаза настороженно округлились, как у испуганного молодого совенка.

— Ты что не ешь? — спросила она Матвея.

— Смотрю на тебя…

— Но ведь суп остынет!

— А помнишь, как мы завтракали с тобой в лесу, на утренней заре? Счастливо прищуриваясь, Юргин отчетливо увидел памятную картину зари у Барсушни. — Не забыла? Мы сидели тоже друг перед другом, только на еловых ветках, а вокруг — розовый лес, розовый снег. Помнишь? Только тогда мы ели каждый из своего котелка.

Лена озорно усмехнулась.

— Из одного лучше, вкуснее.

— Да? Серьезно? И я так думаю.

— Тогда и ты ешь, — сказала на это Лена.

— Нет, мне так сейчас хорошо, что не до еды, — серьезно сказал Юргин. — Хотя хорошо-то мне, конечно, как раз оттого, что мы едим из одного котелка… Хорошо бы всегда так, а?

Но Лена не согласилась:

— Нет, Матвей, тогда бы ты всегда оставался голодным…

— Нет, Лена, я бы привык, конечно. Ведь сейчас я не ем потому, что это случилось в первый раз…

— А если привыкнешь, если это будет случаться часто, то и не будет так хорошо…

— Перестань, Лена, не говори глупости! — воскликнул Юргин с некоторой обидой. — Мне с тобой всегда будет хорошо. Всегда и везде. Ты вот кусаешь хлеб, а я смотрю и смотрю…

— Смотришь? А как я кусаю?

— Очень смешно, по-ребячьи…

— Не сочиняй, Матвей! Ешь!

— Да, а я смотрю и смотрю на твое лицо, на твои губы и зубы. — Юргин вздохнул и сказал с улыбкой: — Хочешь, я еще принесу полный котелок твоего любимого супа? Ты ешь всю ночь, а я всю ночь буду смотреть на тебя. Смеешься? У-у, озорные твои глаза!

Заглядывая в глаза Лены, Юргин вдруг тихонько, но вдохновенно заговорил о том, что ждет их после войны. Прежде Юргин видел свое будущее почему-то неясно, в отдельных деталях, как если бы смотрел на картину, написанную маслом, при сумеречном свете; теперь, освещенное любовью к Лене, будущее сверкало всеми красками, и он мог говорить о нем без конца, как это могут делать знатоки живописи о любимой картине. Да, после войны они, конечно, вместе приедут в Москву и начнут учиться: Лена станет строительным техником, а он получит военное образование, чтобы навсегда остаться в армии; они побывают на Енисее и вместе постоят на той горе, откуда перед ним открылся в детстве большой, неизведанный мир… Присмирев, не скрывая восхищения и счастья, Лена слушала Юргина и втайне поражалась тому, как он хорошо видит будущее, как смело, красиво мечтает о своей и ее жизни.

В комнату, приоткрыв дверь, заглянул в осыпанной снегом шапке политрук Гончаров.

— Ты еще здесь? — спросил он. — Не забыл?

— Я помню, помню! — воскликнул Юргин и, поднимаясь, взглянул на часы. — В моем распоряжении еще одна минута. А ведь тебе известно, товарищ политрук, что значит даже одна минута на войне!

Когда дверь закрылась, Матвей Юргин прижал руки Лены к своей груди и сказал тихонько:

— Я хочу, чтобы ты всю эту минуту смотрела на меня, а я буду смотреть на тебя… И больше — ни одного слова!

Они действительно целую минуту, не отрываясь, молча смотрели друг другу в глаза, но когда пришла пора расстаться, Лена вдруг порывисто, подавшись вперед, прижалась головой к груди Юргина…

XV