- Эту статью, Иван Андреич, только во весь голос и надо читать! Андрей показал газету. - Видишь, о чем написано? Если бы хватило у меня голосу, я бы прочитал ее на весь мир! Москва зря говорить не любит. Чует мое сердце: скоро повернем обратно!
- Да, вроде к этому клонится дело, - согласился Умрихин. - Вон как шуганули их из Ростова! Черед, я думаю, за нами!
- За нами, Иван Андреевич, за нами! Ты когда из санбата?
- А только вот сегодня...
- Слыхал, какие у нас дела?
- Слыхал! - Умрихин вздохнул, часто-часто поморгал и отвернулся от огня, будто уберегая лицо от жара. - И Кочеткова как убило в Истре, и как поранило Ковальчука... А Нургалея я в санбате видел. Здорово его поранило, а по всем приметам - должен выжить... Он горячий, а сгоряча можно все сделать, даже выжить, верное слово! Да, много погибло, ой, много! Понасмотрелся я в санбате. Там, брат, больше крови повидаешь, чем на передовой.
Помолчали, точно стояли у братской могилы.
- Значит, зажил палец-то? - спросил затем Андрей.
- Палец зажил! Завязываю пока временно.
- Как же теперь твои дела?
- Все дела, Андрей, из-за этого пальца пошли теперь у меня наперекосяк, - ответил Умрихин, вздохнув, и тут же хрипловато засмеялся. Хочешь, расскажу все по порядку?
- Расскажи.
- А ты подкинь дровец.
За две недели, проведенные в санбате, Умрихин пополнел, посвежел; гладко побритое лицо лоснилось, глаза смотрели весело, бойко.
- Смотришь, какое обличье в санбате нажил? - спросил Умрихин и опять захохотал. - Там, брат, можно нажить жирок! Сам знаешь, ранение у меня пустяковое, для организма, можно сказать, никакого ущерба не произошло, так мне вышло не лечение, а отдых! Палец мне обрезало осколком, как ножичком, честное слово! Так аккуратно, что и врачу не было никаких хлопот. Помазали мне чем-то обрубок, подзашили малость, завязали, и на том закончилось мое лечение. Эх, брат, и пожил я эти две недели! Весь обленился, честное слово! Лежу под одеялом, на чистых простынях и думаю: "Вот это война! Вот это довелось повоевать!" А то, знаешь ли, был у меня такой случай... Повстречал я однажды солдата. Идет из госпиталя, фотография пошире моей. Вижу, по всем приметам - артиллерист: здоров и нос держит высоко. Сели мы с ним закурить, а он меня и спрашивает: "Ну, как служба?" - "У нас в пехоте, отвечаю, служба известна со старых времен! Тяжелая служба! Все время на передовой, в земле, под огнем... Бывает, ни еды, ни воды. В пехоте и потерь завсегда много: то убьют, то ранят. Вот у вас, говорю, в артиллерии - другое дело. На передовой бываете редко, все больше позади, а какие на корпусных и армейских действуют - те и совсем далеко в тылу. Там не житье, а малина!" И тут мне этот мордастый говорит: "Ничего ты в военном деле не смыслишь, хотя человек и в годах! Я сам, говорит, чистокровный пехотинец, стрелок, и могу заявить с точностью: самое милое дело - служить в пехоте! Очень легкая, говорит, и приятная служба! Убивают редко, только разговору об этом больше, а вот ранят частенько, это верно. С этим в точности согласен. Вот меня, говорит, с начала войны ранило уже два раза. Так что же, говорит, выходит? Я побуду на передовой два-три дня, посижу в земле, получу рану - и пошел в госпиталь! У меня и вышло, что я на передовой был с неделю, а все остальное время - в госпиталях! Светлые комнатки! Чистые простынки! И девушки за тобой ухаживают: где подушечку поправят, где одеяльце подоткнут, водицы подадут и поговорят ласково... Вот это, говорит, действительно не служба, а малина!" Говорит он это, а сам, дьявол толсторожий, хохочет во все горло! Веселый такой, шутейный парень! "А как, говорит, достается артиллеристам, хотя бы и в тяжелой артиллерии, которая стоит далеко от передовой? Убивают их мало, а ранят - того меньше. Вот по этой самой причине они и сидят все время на фронте. Хотя и не всегда на передовой, но и не на чистеньких простынках! И у них всяко бывает: и в земле так же сидят, и харчей не всегда хватает, и командиры ругают... А работы сколько? Одной земли сколько роют! И орудия приходится на себе таскать. Словом, служба известна... Теперь, говорит, сравни: кому легче?" И опять, дьявол, хохочет во все горло! Я, конечно, посмеялся над ним: озорник, говорю, ты, только и всего! А вот теперь я в точности согласен с ним! Как попал в санбат, отдохнул и твердо решил: ни за что не уйду теперь из пехоты!
- Ближе к берегу, - сказал Андрей.