Белая береза

...За сараем, в углу огорода, под раскидистой рябиной, сплошь покрытой зловещей краснотой увядания, виднелась яма, а рядом с ней желтела куча земли. Из ямы летели влажные глинистые комья. Андрей сразу догадался, что отец не в духе. "Эх, и что ж они поругались-то?" - подумал он, шагая через посохшие огуречные гряды. Заслышав поблизости шаги, отец Андрея, Ерофей Кузьмич, прервал работу, разогнулся в яме и, понимая, что идет кто-то из своих, спросил ворчливо:

- Там кто? Что там такое, на дворе?

- Это я тут, - отозвался Андрей, подходя к яме.

- Никак Андрей, а? Ты, что ли?

Как и все в доме, Ерофей Кузьмич был и удивлен и обрадован неожиданным приходом сына, но все же, разгоряченный какой-то мыслью, не выпустил из рук лопаты и не вылез из ямы. "Дорою, - подумал, - тогда и вылезу". Плечистый и дюжий, в запотелой на спине синей просторной рубахе, без пояса, он стоял в яме, вскинув русую широкую бороду, какие мало носят нынче, и хмуро щурил быстрые серые глаза. Осмотрев сына в непривычной военной одежде и, должно быть, втайне сделав о нем какие-то заключения, он вздохнул коротко и тяжко:

- Ну, отвоевался, что ли?

Андрей присел у края ямы.

- Отходим пока.

- А потом?

Андрей подержал на ладони комок прохладной земли и, медленно сжав пальцы, раздавил его. Ответил неторопливо и глуховато:

- Потом должны обратно...

- Обратно? А скоро ли?

Не ответив, Андрей некоторое время задумчиво смотрел на рябину; солнечный свет трепетал на ее красноватой листве и гроздьях ягод.

- Яму-то зачем?

- Для добра, - неохотно ответил отец.

- А сами?

- Что ж сами?

- Уходить-то... когда?

На этот раз некоторое время молчал Ерофей Кузьмич, и Андрею показалось, что он, опираясь о черень лопаты, поглядывает из ямы, с трудом сдерживая раздражение. Дышал он всей грудью, и у него широко раздувались подвижные ноздри.

- А куда идти? - заговорил он вдруг, как всегда, шумливо, хотя и не хотел так разговаривать с сыном при этой встрече. - А ну, скажи-ка сам: куда? На кудыкино болото? От дому-то?

На лице Андрея блеснули бисеринки пота. Обтирая лицо пилоткой, Андрей оглянулся по сторонам, словно ища кого-либо, кто смог бы вместо него продолжать разговор с отцом. Мимо огорода, вниз по склону взгорья затарахтели телеги, а вплотную около изгороди, крикливо разговаривая, прошли цепочкой женщины.

- Все одно, - промолвил Андрей тихо, - уйти бы надо. Все вон колхозники уходят.

- Учи! Все вы учены! - И отец, не выдержав, дал полную волю своему раздражению: - Твоя вон благоверная тоже все кричит, хоть уши затыкай! А куда нам трогать? Это она соображает своей мозгой? По белу свету шататься? Знаю я, какой в этом толк. Свет велик, а теплых углов в нем мало. И опять же, бросишь здесь все нажитое - растащат: народ, он всегда охоч до чужого добра. А чего с собой возьмешь, по дорогам растеряешь, да и вернешься потом нищ-гол! Нет, нам с домашностью некуда подыматься. Это умом понимать надо. Господь милостив, ничего с нами не будет тут. Разве ж могут они, скажем, мирный люд трогать? Ты воюй там с войском, а наше дело - сторона. Всегда так было.

- Все одно надо уйти, - упрямо повторил Андрей.

Метнув на сына недобрый взгляд, Ерофей Кузьмич поднял лопату и одной рукой яростно вонзил ее в землю.

- Вот и все! - сказал он. - И весь разговор!

III

Все свои молодые годы Ерофей Кузьмич батрачил у богачей по ближней округе, а больше всего - у сурового, с медвежьей хваткой, удачливого в любом деле Поликарпа Михайловича Дрягина. У Дрягина было большое для ржевских нещедрых мест хозяйство: пять лошадей, полный сарай мелкого скота, мельница-водянка. Поликарп Михайлович был недобрый, прижимистый хозяин: он платил меньше, чем другие кулаки. Несмотря на это, Ерофей Лопухов каждой весной появлялся у его крыльца.

- Что ты привязался к этой жиле? - спрашивали у Ерофея на деревне. Он ведь каждый грош выжимает!

- Он такой! - весело соглашался Ерофей.

- Что ж ты идешь к нему?

- Уж такая моя планида!

Трудно было батрачить у Дрягина, но Ерофей шел именно к нему и шел не без хитрости: втайне учился у него "пробиваться в жизни". Именно он, Дрягин, всей своей широкой и привольной жизнью зажег в незрелом уме бедного парня мечту о богатстве. Ерофей был умный, красивый и сильный парень - на зависть всей деревне. Он рано узнал это и гордился собой. Смотря на сухого, по-волчьи поджарого Поликарпа Михайловича, Ерофей заносчиво думал: "Чем же я хуже его, что мне жить так выпало? Нет, не из тех мы! Не буду так жить - вот и весь сказ мой!" Мысль о богатстве не давала покоя. Работая у Поликарпа Михайловича, Ерофей все время наблюдал, как тот быстро поднимал свое хозяйство, точно раздувал костер, ловко и весело подбрасывая в него хворост. Ерофей всей душой завидовал хозяину, искренне восхищался каждой его удачей.

- Дрягин-то! - почти с гордостью говорил он на деревне. - Вот ловкач! Лишнюю полосу нынче прихватил! Видали, а? Все богатеет Дрягин-то наш, богатеет!

Поздней осенью, получив расчет, он с досадой, но и с завистливым восхищением рассказывал соседям: