Белая береза

- Так вот, ты - пулеметчик. Так решено. Можешь?

- С ручным? Могу. Обучали.

- Все! Получишь пулемет.

Тронув за плечо сидевшего рядом молоденького коренастого татарина, улыбчивого, с темными, как дробинки, глазами, Олейник сообщил так же кратко:

- Твой помощник - Нургалей.

- Мы будем помогать! - весело пообещал Нургалей. - Показывать будешь, тогда пойдет-та дело! Мы разный машина понимать можем. Только мал-мал показать-та надо!

- Покажу, - пообещал Андрей.

- Тогда пойдет-та дело!

У костра крутился Петро Семиглаз - подвижной толстячок, по-девичьи белый и румяный. Самый веселый, разговорчивый и - видно было - смекалистый и вездесущий, он все время хлопотал: ломал ногой валежник, подживлял огонь, возился с котелками на тагане. Вскоре он, расстилая у огня палатку, объявил:

- Хлопцы, вечерять!

- Что-то рановато, а? - поинтересовался Андрей.

- Да тут трошки! Пока кухня не подошла. Сидай, хлопцы!

- Он все подкармливает нас, - пояснил Умрихин. - Ой, знаток этого дела. С таким в пустыне не пропадешь. Утром куда-то отлучился ненадолго, а потом глядим - прет мешок картошки, даже хребет у него трещит. И где добыл - шут его знает!

- Як где? У поле. Брошена людьми.

Строго поровну, как водится у солдат, Петро Семиглаз начал делить картошку, раскладывая парами перед каждым. Заглянув в нетронутый котелок, Нургалей воскликнул с досадой:

- Эх, Петра, сюда бы добавлять курица цыпленка!

- Шо? - не понял Семиглаз.

- Курица цыпленка! - быстро повторил Нургалей.

- Тю! Вот гутарит - ничего не поймешь!

- Уй, не понимает! - даже обиделся Нургалей. - Ну, от курица ребенка, знаешь?

Раздался взрыв хохота.

С минуту бойцы катались вокруг костра.

- Ой, окаянный, замертво уморил!

- Ребенка, а? Мальчика? Или дочку?

Понимая, что товарищи смеются добродушно, Нургалей не обиделся, но весь заблестел от пота. А когда все отсмеялись и принялись за картофель, он выплюнул что-то на ладонь и ткнул в бок Семиглаза:

- У, шайтан! Погляди, чего даешь?

- Шо опять же?

- Зачем картошка с железом-то растет?

- Тю, ей-бо, осколок, - ахнул Семиглаз, - з мины! Это ж я сбирав ее там, а они меня, хрицы-то, минами!

- И здорово били? - спросил Олейник.

- Эге, я гребу, они и тут и тут!

- И все рвались?

- А то як же?

- Врешь, они не все рвутся.

- Ну, може, и не взорвалась яка, - охотно согласился Петро Семиглаз. - Бывае, не спорю.

- Вот я и толкую, - мрачновато заключил Олейник. - Ты, дьявол, второпях-то, может, и мину, какая не взорвалась, вместе с картошкой сгреб да сварил? А ну, где котелки?

Бойцы опять захохотали, а Нургалей, дурачась, начал взвизгивать, хватаясь за живот, и кататься по лапнику у костра.

- Уй, однако, мине мина попала! Уй, сейчас рваться будет! Отойди сторона, пожалуйста!

И Нургалей так искусно изобразил, что он с ужасом ожидает взрыва мины в животе, что все солдаты, тоже дурачась, кинулись в углы шалаша и там долго гоготали, укрывая головы...

- Видал, какой тебе помощник попал? - сказал Умрихин Андрею, когда все, отсмеявшись, потянулись к центру шалаша. - Чистый артист!

- Хорош парень, - согласился Андрей. - Да и все хороши ребята. Веселые. Такие пойдут воевать. Только вот этот... что он? Не хворый?

В углу шалаша сидел Кузьма Ярцев - худой и костлявый, с испитым лицом и впалыми, утомленными глазами. Он один из отделения не смеялся и все время молчал. Положив на колени подбородок, обраставший черным волосом, он затаенно смотрел на огонь и изредка вздрагивал, будто во сне.

- Какой-то убогий, - шепнул в ответ Умрихин. - Да ты вот сам увидишь, какой он есть...

Сержанта Олейника вызвали к командиру взвода. Солдаты доели картофель и, толкуя о том о сем, начали вытаскивать кисеты. В это время Иван Умрихин, незаметно толкнув локтем Андрея, заорал хриплым голосом:

- Воздух!

Все сразу же примолкли, стали прислушиваться, стараясь поймать гул моторов, а Кузьма Ярцев, не слушая, сорвался со своего места и бросился вон из шалаша - спасаться в щели. Но тут же Петро Семиглаз, подернув ноздрями, напал на Умрихина:

- А-а, щоб ты сказывсь! Щоб тоби, бису, заложило навеки!

- Я же предупредил, - возразил Умрихин.

И опять шалаш дрогнул от хохота.

Не глядя на товарищей, Кузьма Ярцев вернулся на свое место, и Петро Семиглаз, взглянув на него, сказал:

- Знов перелякав солдата!

- Ты, Иван, я вижу, опять за свое? - вдруг заговорил Андрей резко; все солдаты даже притихли. - Опять? Он, может, и на самом деле боится, а ты... Гляди, Иван, а то я с тобой так поговорю, что тебя проймет икота!

- Ого! - не обиделся, а удивился Умрихин и восхищенно поглядел на Андрея, подняв свой утиный нос. - Ты гляди-ка, а? Да ты, Андрюха, посурьезней покойничка Семена будешь, а? Ну, слава богу! Это мне даже очень по душе!

- Гляди, по душе ли будет!

У входа в шалаш показался Олейник.

- Тушить огонь! Строиться!