– Этих оставили, не было подвод. Слабые они.
Отвела глаза, потупилась. Частой дрожью задрожала нога.
– Сестрица, говорите, бросили?
– Не бойтесь, я пойду узнаю. Может быть, подводы найду. Вас ведь только трое.
Она ушла. Отхлынула кровь, и стиснулись зубы, лежал не двигаясь. Нянька оправляет пустые постели, кто-то стонет в углу. Подошла, украдкой сунула яблоко в руку:
– Внучка прислала тебе. Я ей говорила.
– Страшно, няня.
Она склоняется и выпрямляется над кроватями, стряхнула градусник и смотрит на свет. Глухо бьют часы в коридоре. Раз.
Вернулась сестра:
– Я вам правду скажу. Поезд ушел, в городе войска нет.
– Сестрица, дайте яду.
– Не надо. Белые могут вернуться.
– Нас добьют.
– На поле добивают, здесь госпиталь.
– Сестрица, не уходите. Не отнимайте руку.
Тихо, совсем тихо. Кто-то стонет в углу, скрипнула половица, дрогнуло окно. Ни мысли, ни жалобы – было пусто все.
– Можно их раздеть. Покойника почему не унесли?
Погашен свет, тускло теплится зеленая лампада на столе. За окнами ночь, как черная вата. В гуле ветра слышится с перебоями торопливый стук пулемета, тяжело ложатся разрывы. Ноет бок, и тянутся нити от него к вздрагивающему свету. Туже натягиваются, вяжутся в крепкий узел. Не мигая смотрят глаза. Что за чепуха?
– Заверни курить, санитар.
– Так доктор не позволил ведь.
– Какой тут к черту доктор!
– И то правда, чего их слушать, докторов.
Дрожит от лампы на столе круг света. Санитар наш, ярославский, он огородником был. Борода козлом, изжеванная. Поправил фитиль.
– И Ивана Вановича знал, как же. Барин, а чудак – веселый был человек.
Кто-то стонет в углу, губы слиплись жаром.
– Кто здесь?
– Я, пятой роты.
– Тебе не страшно?
– Что делать…
Щемит бок. Над головой закружился, заскрежетал огромный жернов. Сквозь дым приблизилась нянька, черными губами зашептала:
– Скоро. Я видела вашего начальника разведки. Скоро вернутся. Молчать велел. Тебе одному говорю. <…>
Мутнеет темное зеркало окна, в синем тумане колеблются черные прутья. Четко вьется крюк на потолке. Куда ни смотришь, все возвращаются к нему глаза. Соседняя кровать затянута до изголовья одеялом.
А наутро пришли они. Пятеро с винтовками, со шпорами, в красных фуражках. Испуганно встрепенулась дремавшая нянька.
– Белогвардейцы где?
Быстро вошла сестра, заслонила собою кровать. Розовые зайцы бежали по потолку, шарили ищущие взгляды.
– Оставьте их, товарищи, они тяжелые все.
– Мы только посмотрим на них. Какие такие они.
Жмутся в раскрытых дверях сиделки, сторонится сестра. Один отделился, подошел, нагнулся и смотрит в глаза страшными серыми глазами. Примкнут к винтовке стальной штык.
– Вот, товарищи, за что они шли: за царские кокарды!
– Это не его фуражка. Тот умер.
– Не бойтесь, сестрица, не тронем. Там трибунал разберет.
Он отошел, красным мелькнула звезда, кто-то застонал в углу. Солнечный столб дрожит на полу, кружится пыль. Неслышно подошла сестра, положила руку на глаза.
Теплые, чуть влажные пальцы, на безымянном пальце холодеет перстень. Тихо спросила:
– Лучше?
– Спасибо, сестрица.
Г. Тан252
Из записной книжки253