«Белая чайка» или «Красный скорпион»

Лишь в конце ужина я заметил, что аскетизм троицы был притворным. Быть может, я бы и сам так поступил, не будь золотоносного прогнозa погоды. У ребят явно денег было не в избытке, и они боялись, что счет окажется неприятным сюрпризом. Чтобы проверить свои подозрения, я тихо попросил кельнера принести пару бутылок вина экстра-класса. Кельнер воспринял мой заказ как личное счастье и немедленно притащил две бутылки старого мурфатларского [4], темного и бодрящего, бокалы, сифоны и закуски на всех. Прежде чем поднять тост, я успокоил заерзавшую троицу, что угощаю я. Дон Петрини пытался протестовать, но, видя мою непреклонность, счел необходимым, в свою очередь, заказать бутылку «самого лучшего в мире» коньяка. Понадобился целый консилиум кельнеров, несколько телефонных звонков, перешептываний и полчаса времени, пока наконец директор собственной персоной не принес бутылку марочного «Наполеона». Нет смысла говорить, что даже архитектор Дориан глаза выкатил при виде всего этого. Однако ребята не налегали на рюмки, пили достойно, неторопливо, и каждый из них хотел, в свою очередь, угостить нас. Из соображений честолюбия, конечно, ибо выпивки и так было слишком много. Под влиянием спиртного пошли откровения. Я узнал, что Пауль Соран давно конфликтует с семьей. Его родители, оба известные врачи, со школьных лет готовили его к медицинской карьере, но за несколько дней до приемных экзаменов на лечебный факультет он убежал из дома к родственникам в Тимишоару, чтобы осуществить мечту юности — поступить в консерваторию. Из-за вмешательства родителей его не допустили к экзаменам, но в отместку за это он поступил на богословский факультет университета в Яссах… чтобы бросить учебу за несколько дней до выпускных экзаменов. Из-за чего-то или кого-то (по сбивчивым фразам можно было заключить, что из-за большой любви) в нем снова проснулся вкус к сцене, и после нескольких удачных проб его приняли в эстрадную труппу.

Потом Дан начал было рассказывать эпизоды из своей жизни пляжного спасателя, но, осознав, вероятно, что на фоне Пауля Сорана и дона Петрини будет выглядеть бледно, быстро утих, грустно заметив в заключение: «Вечно тонут одни пожилые женщины, редко когда помоложе, и все, абсолютно все, вместо того чтобы поблагодарить, ждут, что ты упадешь перед ними на колени…» 'Тет-а-тет он стал развивать мне очередную сверхценную идею: все люди одинаковы, каждый может стать кем угодно, все зависит от воли и честолюбия. Вот он, например, добился своего без всякой поддержки. «Тебе меня опасаться нечего, — шептал он мне на ухо. — Меня в капусте нашли. Ни папы, ни мамы, ни брата, ни сестры, никого. Кто-то подобрал меня на ступенях церкви и отнес в приют». Потом, видимо, он жалел о своей откровенности и каждый раз, встречаясь со мной взглядoм, стискивал зубы.

Сдержанный и на удивление безразличный к выпивке, Раду тоже проронил несколько путаных слов о салонном детстве и тоскливой юности, о блестящем аттестате, получив который он четыре года был студентом Коммерческой академии. По ходу рассказа то и дело он издавал восклицания, выдававшие либо огорчение, либо разочарование. Казалось, он противился какому-то несправедливому приговору, сжимал кулаки, но уже через мгновение его вновь охватывало смирение, и тогда его красота особенно бросалась в глаза. При том он все время не переставал исподтишка следить за входом в отель.

В доне Петрини не иссякали подъем и лихость. Он несколько раз порывался пригласить за наш стол аристократическую пару — Сильвию Костин и Андрея Дориана. У тех происходившее в гостиной, видимо, вызывало отвращение. Это лишь раззадоривало сицилийца. Он в конце концов не вытерпел, поднялся из-за столa, но сразу же наткнулся на господина Марино. Тот как из-под земли вырос. Витиеватые извинения с обеих сторон прозвучали на итальянском языке, затем последовало несколько банальных фраз тоже на итальянском (я немного понимаю этот язык). Дои Петрини пригласил соотечественника за наш стол. Марино окинул всех взглядом, и его лицо исказилось гримасой усмешки, презрения, отвращения и ужаса одновременно. Бесцветным голосом он отклонил приглашение. Весь его облик навевал чувство чего-то потустороннего.

— Я знаю этого типа, — прошептал мне Пауль Соран. — Кажется, я его где-то видел, причем недавно, но не могу вспомнить точно, где и когда. На расстоянии чувствую его враждебность. Кто бы это мог быть, черт возьми?

Я отвернулся от Марино и стал следить за сицилийцем, который так преуспел за столом наших двух аристократов, что был приглашен присесть. Через некоторое время из-за nauiero стола поднялся и Пауль Соран.

— Увы, — извинился он, — должен вас ненадолго покинуть. Не хочу при этом уподобляться синьору Петрини.

Мы остались сидеть с открытым ртом. Пауль Соран поправил галстук и непринужденной походкой направился к «благородному» столику. Церемонно склонился к учительнице, и та, к моему изумлегшю, одарила его дружеской улыбкой. Выходит, они уже знакомы. Тогда почему он к ней раньше не подошел?.. Зачем ждал столько примени?