«Белая чайка» или «Красный скорпион»

— Благодарю вас, — сказал он. — Я был бы счастлив узнать, по мере возможности, разумеется, что с помощью честных и добровольных ответов дело прояснится.

24.00

Владимиру Энеску не составило большого труда нейтрализовать тигрицу, сторожившую Пауля Сорана. Пара комплиментов, обворожительная улыбка, интригующий взгляд произвели должный эффект — женщина исчезла во мраке пансионата. Зато сам Пауль Соран никаким уговорам не поддавался. Он, не двигаясь, лежал на кровати, не в состоянии связать двух слов. Иногда бормотал что-то бессмысленное, бросал на своего гостя странные взгляды, упорно отказывался его слушать. Чувствуя себя бесполезным и смешным в этой комнате-склепе, Владимир Энеску дважды собирался уходить, но всякий раз его уже на пороге в последний момент молящим голосом останавливал Пауль Соран. И он оставался, думая, что ему, наверное, суждено пройти через эту муку. Он нашел себе место в темном углу, возле открытого окна. Контуры гостиницы еле угадывались по желтому свечению окон. Спустя некоторое время в одном из окон возник силуэт Сильвии Костин. Виднелось лишь смутное очертание, еле различимое дрожащее пятно на желтом фоне, но это могла быть только она. Между двумя окнами небольшое расстояние, а мрак еще более сокращал его, и если бы она прошептала… пугливо и устало текли его мысли. Неожиданно сверкнула молния, предвещая новую бурю. В болезненном мертвенно-белом свете он отчетливо увидел прячущееся за занавеской лицо Сильвии.

— Опять начинается? — вопрос Пауля Сорана привел журналиста в чувство, словно холодный душ. — Или это отголоски, проклятое напоминание?..

— Слава богу, ты пришел в себя, — набросился на него Владимир Энеску. — Вероятно, ты в сговоре с дьяволом — оживаешь в полночь.

Пауль Соран приподнялся на локтях и удивленно осмотрелся:

— Быть не может! — запротестовал он. — Какая полночь? Скажи, сколько на твоих?

Владимир Энеску присел возле него на кровать.

— Столько же, что и на твоих. Час дьявола, пропади он пропадом. Скажи, ты что-нибудь помнишь?

Пауль Соран прикрыл глаза, и его лицо на мгновение исказилось жестокой гримасой.

— Я помню все, — прошептал он. — Я только и делаю, что вспоминаю и вспоминаю. Каждую секунду, каждую долю секунды. Воспоминания, словно стрелы, вонзаются в душу. Зачем я потащился в порт? Если бы я остался с Раду и остальными…

— Кончай самобичевание, — прервал его Владимир Энеску. — С тобой или без тебя, Раду все равно бы не спасся.

— Ты с ума сошел! — Пауль Соран вмиг оказался на ногах. — Намекаешь, что это был не несчастный случай или я ошибаюсь?

— А ты ни минуты не думал о чем-то другом за те пятнадцать тысяч секунд, что ты находишься здесь?

— Почему же, думал… — чуть слышно произнес Пауль Соран. — Я почти все время думал о самоубийстве… Но иногда мелькала и другая мысль, куда более ужасная. Боюсь, что это всего лишь кошмарная фантазия… Может быть, все гораздо проще. Знаешь, что пришло мне в голову? Я представил себе, что читаю в газете сообщение о случившемся. Будто сам этого не видел, а теперь читаю, и передо мной не образы, а строки. Закончив чтение, я наверняка бы сказал: «Нелепый случай! Такой хороший пловец!» И все. А больше никаких мыслей на этот счет у меня не возникло бы. Если бы я не знал Раду, если бы не любил его, если бы все не произошло на наших глазах, я легко бы поверил и забыл!

— Хорошо, что у тебя есть силы взять себя в руки, — позавидовал Владимир Энеску. — Хорошо, что ты свалился там, на пляже, и закрыл глаза, а открыл их только здесь, чтобы не видеть ничего в этой темноте.

— Вряд ли твои слова помогут прояснить дело, — сказал Пауль Соран. — Оно темнее мрака или, как говорил поэт, таинственнее тайны мрака…

— Тогда тебе лучше снова сомкнуть веки, пока ты окончательно не придешь в себя…

— Пожалуй, последую твоему совету, — согласился Пауль Соран. — Чувствую себя как на ящике с динамитом, когда малейшее сотрясение может вызвать взрыв. Просто-напросто хочу поберечься, наверное, я трус… Не могу избавиться от одной навязчивой идеи: где Дан?

— Я уже давно сам себя об этом спрашиваю… И нахожу лишь один ответ: в Мангалии, у своей безымянной красавицы.

Еще до того, как журналист закончил фразу, Пауль Соран сделал протестующий жест рукой.

— Нет! — уверенно произнес он. — В Мангалию он не поехал. Во-первых, потому, что попросил бы у меня мотоцикл…

— Твое «во-первых» звучит неубедительно, — перебил его журналист. — Зачем ему было просить мотоцикл? Можно поехать на такси…

— Согласен… — кивнул Пауль Соран. — Но есть еще и «во-вторых». Утром, до того, как мы расстались, то есть до того, как я пошел в театр, Дан просто-напросто потребовал, чтобы я был вечером, после семи, на полчаса в его распоряжении… Я сказал, что у меня спектакль, и тогда он взял с меня честное слово, что я его подожду в театре во время антракта. Раду был свидетелем. Больше он ничего не захотел мне сказать. И даже просил ни о чем не спрашивать. Он был тверд и решителен, таким я его раньше не знал…

— Тогда его опозданию есть объяснение, — сказал Владимир Энеску. — Видимо, в городе его застигла буря…