«Белая чайка» или «Красный скорпион»

Архитектор был не единственный, кто исследовал море с помощью оптических средств. В синюю даль были устремлены и другие окуляры, а их обладателем был не кто иной, как новый постоялец гостиницы, эксперт-счетовод. Я неслышно подошел к нему, то есть, мне казалось, что неслышно, потому что он меня заметил и, не поворачиваясь, спросил:

— Тоже хотите посмотреть?

Мне следовало отказаться, но, сам не знаю, какой черт дернул меня принять предложение. Я, как чудак, сначала изучил парусно-моторное суденышко возле песчаной косы. Оно смотрелось как на ладони. На кой мне эта яхта? Я решительно направил зрительный прибор на четыре шапочки в открытом море. Смельчаки возвращались к берегу. Дан и Эмиль окружали Сильвию, Марино был где-то позади. Чемпион по плаванию шел очень близко от Сильвии, обгоняя ее примерно на полметра. Он плыл на спине и, наверное, все время смотрел на нее или заговаривал… Я вернул бинокль счетоводу, позабыв его поблагодарить. «Не за что», — тем не менее сказал он, и мне показалось, что я проглотил пригоршню песка. Не помню, что я пробормотал в качестве извинения, думаю, он все равно меня не слышал, так как в тот момент возился с миниатюрной фотокамерой.

Дон Петрини осаждал тент адвоката Жильберта Паскала и, судя по его чудаковатым жестам, находился в крайней ажитации. Я не мог устоять перед соблазном сделать ему какую-нибудь пакость, хотя бы рассказать дурацкий анекдот, и поэтому направился к нему. Сицилиец встретил меня как лучшего друга, и я отказался от своих коварных замыслов. Он усадил меня рядом с собой на пористую подстилку, и я превратился в слушателя… Прикинулся, что с большим интересом слушаю рассказ о Ватикане, а сам пропускал все мимо ушей. Притворялся я, чтобы довести до конца немой диалог с Еленой-узницей. Действительно, девица, оставив манеры феи, исполняла сольный номер пантомимы, выражающей чувства боли, протеста, одиночества, тоски и несправедливости. Она мило смотрелась в роли актрисы немого жанра, строя умильные рожицы, без нюансов, чтобы кто-нибудь случайно не истолковал их выражение не так, как ей того хотелось. Вдруг она возмутилась в голос:

— Или я искупаюсь, или прямо сейчас сниму с себя все!

И повторила жест, который сделала в первый день, чтобы повлиять на своего папа`!

Дон Петрини страшно разнервничался:

— И именно тогда, когда я дошел до сокровищ Ватикана! Это невозможно! Я должен вам рассказать о них…

Очевидно, это был просто маневр. Он не хотел, чтобы Елена с папашей шли купаться. Угроза девы была серьезной, и сицилиец состроил такую морду, будто проглотил все эти сокровища вместе с сундуками и прочим хламом, и теперь ждал великого чуда. Только произошло чудо, обратное ожидаемому. Адвокат простер руку к тенту и схватил давно протянутую ладонь Елены. Затем, они двинулись к воде. На девушке был новый, очень смелый купальный костюм, почти полностью приводивший в исполнение ее угрозу… Самым ценным в этой невинной чертовке были, конечно, глаза. Каким глазомером надо было обладать, чтобы момент их выхода из-под тента так удачно совпал с моментом выхода Раду из воды. Они встретились в самом центре пляжа, на узком настиле, которого было не миновать ни тем, кто шел к воде, ни тем, кто возвращался из моря. Излишне говорить, что две робкие руки встретились, но всего лишь на какую-то долю секунды, ибо седовласый адвокат с конечностями орангутанга что-то почувствовал и остановился. Раду продолжал двигаться дальше, и поэтому на его долю досталось лишь несколько угрожающих взглядов, которых он даже не мог заметить.

Дон Петрини продолжал свой рассказ. Он описывал сокровища Ватикана с пылом истинного коллекционера, а новый слушатель, эксперт-счетовод, внимал ему с усердием святого, баллотирующегося в галерею папской резиденции. В тот момент, когда господин. Марино проходил мимо нас, счетовод глупо улыбнулся и задал ему вопрос тоном, которым более пристало бы просить о пощаде:

— А вы тоже видели сокровища Ватикана?

Лицо Марино, как обычно, ужасающе искривилось. Он даже не взглянул на эксперта-счетовода, проследовав мимо, к своему навесу. За него ответил дон Петрини:

— Конечно же, он видел. Мы даже беседовали с ним об этом…

Мне стало жарко. Я отправился к Теплой бухте. Проходя мимо Сильвии, я встретил ее взгляд, и мы без слов поняли друг друга. Около часа я плескался, немножко даже поплавал, остерегаясь, однако, новой судороги. Я вышел из воды одновременно с Еленой и ее папочкой, и дева изобразила мне за его спиной новую пантомиму, умоляя передать бесконечный и многократный поцелуй мальчику с поэтической шевелюрой. Что мне было делать? Я понес к тенту ребят пламенное послание. Прибыл я туда как раз в момент, когда Эмиль Санду объявлял, будто приговор:

— Все! Последний круг! Два часа прошли, а вы дали слово чести!