Белая дорога

В низине и вдали за деревьями поблескивал под утренним солнцем солончак, и по воде вовсю сновали птицы, различимые сквозь колыхание камыша и трав. Индейцы именовали это место Оваскоаг, Земля Многих Трав, но индейские племена отсюда давно ушли, и местные теперь называют его просто «болото». Здесь, приближаясь к морю, сходились реки Данстан и Ноунсач. К круглогодично обитающей окрест крякве присоединяются на лето каролинская утка, шилохвость, черная американская утка и чирок, но визитеры довольно скоро улетают, сбегая от суровой зимы. Пока же их посвист и гогот вперемешку с гуденьем насекомых разносит ветер в мерном будничном ритме кормления и вывода потомства, охоты и спасения бегством. Вот у меня на глазах грациозной дугой спустилась на гнилую корягу ласточка. Лето выдалось сухим, и эти птицы облюбовали болото для прокорма. Те, кто живет по соседству, были им за это особо благодарны: ласточки уничтожали не только москитов, но и куда более противных слепней, кромсающих кожу как бритвой.

Скарборо — поселение, можно сказать, старинное, одна из первых колоний, возникших на северном побережье Новой Англии, — причем не просто временный рыболовецкий пункт, а настоящий поселок, которому суждено было стать постоянным домом для проживающих в его границах семей. Здесь было много английских колонистов (в их числе и предки моей матери); другие переехали из Массачусетса и Нью-Гемпшира, привлеченные возможностями земледелия. В Скарборо родился первый губернатор штата Мэн, Уильям Кинг, который, впрочем, уехал отсюда в возрасте девятнадцати лет, поняв, что эти места ничего не сулят в плане богатства и перспектив. Гремели здесь и сражения — как большинство городов на побережье, Скарборо тоже омылся в крови. Познал он и ту незавидную пору, когда прокладывалось федеральное шоссе № 1. Так вот, скарборское соляное болото выстояло, и его воды по-прежнему горят на закате расплавленной лавой. Со временем оно было взято под охрану, но неустанное развитие инфраструктуры подразумевало новое строительство — в архитектурном плане не всегда удачное, а иногда и откровенно уродливое, — в результате чего дома Скарборо дотянулись вплоть до отметки уровня полной воды; кого не влечет красота здешних пейзажей и мифическое присутствие индейских племен? Большой дом с черной остроконечной крышей, в котором я сейчас живу, был построен в начале тридцатых, а от шоссе и болота его отгораживает живой щит деревьев. С крыльца мне открывается вид на водоем, и я порой черпаю в нем подлинное умиротворение, какого уже давным-давно не испытывал.

Однако умиротворенность эта мнимая — бегство от реальности в никуда. Стоит отвести глаза, и твое внимание вновь возвращается к делам насущным — к тем, кого ты любишь и кто зависит от того, чтобы ты находился рядом; к тем, кто от тебя чего-то хочет, но от кого сам ты хочешь или не то чтобы много, или вовсе ничего; ну и к тем, кто, будь у них возможность, не преминул бы навредить тебе и тому, кто тебе близок. На данный момент у меня в наличии имелись все три эти категории.

Здесь мы с Рэйчел поселились всего месяц назад, после того как старый дедовский дом и прилегающую к нему землю на Масси-роуд, в трех милях отсюда, я продал федеральной почтовой службе. Там сейчас возводился громадный почтовый сортировочный центр, и мне предложили солидную сумму за участок земли, который теперь служит площадкой техобслуживания почтовых самолетов.

Когда сделка была наконец заключена, я ощутил что-то похожее на раскаяние. Ведь это был дом, куда мы с матерью переехали из Нью-Йорка после смерти отца; дом, где прошло мое отрочество; дом, куда я возвратился после гибели жены и ребенка. И вот теперь, спустя два с половиной года, я начинал все сначала. Рэйчел только выказывала первые признаки беременности, а потому казалось особо уместным, чтобы мы как пара зажили по-настоящему, в новом доме, выбранном и обставленном вместе; в доме, где мы, надеюсь, сообща встретим старость. К тому же, как незадолго до завершения сделки сказал мой бывший сосед Сэм Эванс (тоже, кстати, перебравшийся на новое место, поюжнее), лишь чокнутый решится жить по соседству с роем почтовых служащих, из которых каждый — это маленькая мина замедленного действия, только и ждущая взрыва с дракой и стрельбой.

— Неужели они такие опасные? — усомнился я, помнится, тогда.

Сэм в ответ лишь удостоил меня скептическим взглядом. На предложение о покупке жилья он вообще откликнулся первым и первым же управился с погрузкой вещей в мебельный фургон.

— Ты не смотрел, часом, фильм «Почтальон»? — спросил он, когда я отряхивал руки после переноски ящиков из его дома в контейнер, готовый к отправке в Виргинию.

— Нет. Слышал только, что по сборам у него полный облом.

— Облом — это слабо сказано. Кевина Костнера надо было за такое раздеть, обмазать медом и сунуть жопой в муравейник. Но дело не в этом. Так вот, о чем речь в «Почтальоне»?

— О почтальоне?