Белая дыра

К тому же, в отличие от Прокла, Григорий не был сторонником раздельного питания. В желудке его переваривались две глубокие тарелки борща с кусками жирного свиного мяса, около сотни пельменей, среди которых один — счастливый, пять долек чеснока, полбулки ржаного хлеба, несколько ломтиков свиного сала, совковая лопата гречневой каши, шесть яиц, кусок пирога с картошкой и щукой, луковица. Все это было пропитано полукилограммом домашнего самогона и залито сверху тремя стаканами чая, настоянного на лечебных травах.

— Ну, вот и заморили червячка, — гулко хлопнул Григорий тяжелыми ладонями по собственному животу, который начинался едва ли не от подбородка. Точнее, от нижнего из четырех. В животе, плотно набитом свежей пищей и навозом прошлых трапез, зажурчало, зачавкало и забулькало. В нем шли какие-то болотные процессы. Григорий тяжело и часто сопел. Порой тело его сотрясала отрыжка. С любовью и нежным одобрением смотрела на мужа красавица библиотекарша, со всем соглашаясь с ним, готовая по первому намеку принести очередное блюдо.

Между тем хозяин дома говорил Проклу со снисходительной усмешкой:

— Что это за мужик, который пальчиком в тарелке ковыряется — это ему можно, а это нельзя. Не мужик, а баба какая-то. Мужик что подадут, то и съест. Я таких мужиков, которые ковыряются, не люблю.

От него пахло чесноком, самогоном, парным мясом и сладким навозом. Под мышками было темно от жаркой влаги. Пятна испарины выступили на спине, животе и в паху. Круглое, розовое лицо взволдырилось бисером пота. Крупные, сверкающие капли сплошь покрывали лоб и бритую голову. Они сливались и, достигнув критической массы, стекали за расстегнутый ворот рубахи, а на их месте тут же взбухали новые градины.

— Ну, это личное дело каждого, что есть, что пить и сколько, — сказал Прокл, миролюбиво раскрывая ладони и пожимая плечами. — Один любит помои. На здоровье. Другой вообще ничего не ест. Дело личное. Не вижу, о чем здесь спорить.

— Настоящий мужик должен есть и пить все, что подадут, — настаивал Григорий, — а то не мужик, а глиста какая-то.

— Ну, — возразил Прокл менее миролюбиво, — настоящий мужик, пообедав, должен быть в состоянии пробежать хотя бы километров десять, переколоть кучу дров или вскопать огород, а не давить клопов на диване и молоть чушь.

— А давай так, — отвалился на спинку дивана Григорий, — ты мне шалабан, а я тебе шалабан. Ручаюсь — твою башку придется искать за околицей.

Он опростал алюминиевую тарелку от хлеба, перевернул. Плотно приложив к ней правую руку и оттянув средний палец, гулко щелкнул по дну. С гордостью продемонстрировав вмятину, деревенский Гаргантюа с веселым презрением подмигнул Проклу.

— Давай лучше, кто больше дров переколет, — с сарказмом посмотрел Прокл на нежное, как девичья грудь, брюхо хозяина.

— Переколоты.

— Григорий, ну ты прямо как маленький, — вмешалась в разговор библиотекарша, — ты бы еще на руках давиться предложил. Он у нас как только выпьет, так со всеми на руках давится.

Прокл расчистил от чашек место на столе, твердо поставил локоть и протянул раскрытую ладонь Григорию. Хозяин посмотрел на бицепсы гостя и искренне рассмеялся. Даже пукнул слегка от неудержимого веселья.

— На что давимся?

— Да хоть на что, — ответил Прокл, сощурив глаза.

— С тобой хоть на жену.

— Согласен, — мрачно ухмыльнулся Прокл.

Рука у Григория, что нога у Прокла.

Стали давиться.

Прокл своей жилистой клешней — раз! — и положил хозяина.

— Так не считается, — удивился Григорий.

Стали давиться во второй раз.

Чтобы не было споров, Прокл отсчитал про себя до тридцати и снова уложил. Да так, что у Григория в плече хрустнуло.

— Вот тебе совет, Толстый, никогда не спорь на жену, — сказал Прокл вставая из-за стола.

И, не прощаясь, вышел.

Ничего не напоминало Проклу прежнюю Новостаровку. Единственно, что в ней не изменилось, так это кладбище.

Здесь почти не чувствовался ветер. Он гудел где-то вверху кладбищенской рощи, а внизу, у могил, царил такой покой, что Прокл чувствовал себя утопленником на дне озера времени.