Белая дыра

— Именно так, екалы-мокалы, — бодро подтвердил свое бедственное положение выходец из горячей точки, но, не удержавшись, похвастался: — Было все: и дом с мансардой, и жена с любовницей, и машина с прицепом, и сад с фонтаном. А в саду, чего только нет — изюм, сухофрукты, забор с колючей проволокой. Все прахом пошло, все.

— Худые времена, худые, — согласилась тетя Поля, сочувствуя. — А то бы пожили у нас, добрый человек. Присмотрели бы за Фомой Игуанычем, — и пожаловалась, — а то печку каждый день топить не набегаешься. И бросить жалко. Человек как-никак.

— Подумаем, подумаем, — закочевряжился Бабадан Бабаюнович.

И улыбнулся, обнажив совершенно волчьи зубы. Некоторым лучше и не улыбаться.

Бабадану у Фомы понравилось.

— Хороший ты человек, Фома, — хвалил гость хозяина. — Главное, что мне нравится, трепаться не любишь. Да о чем говорить, если, екалы-мокалы, все давно сказано.

Каким-то чудом соседи, растащившие за время великого лежания Фомы всю обстановку и бытовые приборы, не заметили в чулане ружьишко. А может быть, и заметили, да не позарились. Один ствол и тот вроде кривоват. Хоть из-за угла стреляй. Треснувший приклад медной проволокой перемотан. В дуле паук прячется. Не ахти какое ружьишко, но Бабадан обрадовался. Как увидел, так и сказал с восторгом: «Екалы-мокалы!». Почистил, ствол слегка обухом колуна выпрямил, разыскал в пыльном чулане патроны и стал в лес похаживать. То куропатку принесет, то зайца. Изжарит, бывало, и ароматной ножкой перед носом Фомы Игуаныча водит, забавляется. Только Фома на вкусный запах не реагировал и ничего, кроме серого хлеба, не ел. Отщипнет кусочек — таракан не наестся — и жует, жует, жует пустоту.

Кроме ружья, соседи не тронули аккордеон и гитару, расценив их как орудия труда. Гитара была дорогая, немецкая. Звук сочный, глубокий. Струны серебряные. Снял ее однажды со стены Бабадан, подрынкал указательным пальцем по струнам и спрашивает для проформы:

— Не нужна тебе бандура, Фома? — и сам же отвечает за хозяина. — На фига она тебе, если ты еще потолок до дыр не проглядел. А я из струн петелек наделаю и на зайцев поставлю. Все какая-то польза от инструмента.

Так они и жили. Фома смотрел в потолок, а человек со славянской физиономией, назвавшийся Бабаданом, добывал в лесу пищу и жарко топил печь.

На ночь у изголовья заряженное ружьишко ставил, а под подушку, всякий раз покосившись на лежащего мумией хозяина, клал пистолет «ТТ».

Хотя кого в лесхозе бояться?

Но у чужака, видно, были причины прислушиваться по ночам к скрипу снега и выглядывать в окно.

……………………………………………………………………………………………………..

Тоскливо и красиво ночью в деревне. Луна. Морозная взвесь в воздухе. От плетней тени на сугробах. Дома без огней спят, зарывшись в снегу, как куропатки. Лес стеной окружает человеческие жилища. И над этой тоскливой красотой плывет тягучий вой, песня одиночества. То ли собачий, то ли волчий, а может быть, и человечий — хрен поймешь. Нет-нет, да и у самого жизнерадостного человека затуманятся глаза есенинской грустью и подумает он с поэтическим восторгом: «А не застрелиться ли к такой-то матери?». Бабадан от тоски по ночам с Фомой разговаривал, как одинокие старики разговаривают с кошками или собаками.

— Интересно, хозяин, что ты там, в потолке, видишь? Просто так смотришь, как в телевизор, или чего вспоминаешь? Это же сколько всего можно вспомнить! Хотя чего тебе вспоминать? Всю жизнь, поди, проторчал в этой дыре. От того и крыша у тебя съехала, екалы-мокалы. А ТАМ сейчас какая жизнь! Какая игра! Какие бабки крутятся! Какие женщины! Екалы-мокалы! Мокалы-екалы! А тут сидишь, как волк в норе, и морду из лесу высунуть боишься. Примечательная морда у меня, Фома. На всех вокзалах развешена. А зачем нам с тобой популярность? Не нужна нам популярность. Ничего, отлежусь в твоей берлоге, бороду до пупа отращу и поеду, как снег сойдет, в славный город Тещинск пиво пить и фисташками закусывать. Какое там пиво разливное, Фома! Екалы! Я буду пиво пить, а ты в потолок пялиться, мокалы. Хотя какая разница — в потолок или в телевизор…

Иногда, расстроив душу светлыми мечтами о темном пиве, Бабадан задушевно пел:

От соседа по нарам
Несло перегаром…

Песня была долгая и очень печальная, а кончалась, разумеется, поножовщиной.

Приличную бороду отрастил Бабадан Бабаюнович и заметно снизил заячье поголовье в окрестных лесах, а весна все не наступала.

В конце марта случилось — пришел Бабадан с охоты сам не свой. Без ружья, без шапки, щека разодрана, ноги промочил — по пояс ледяной. Трясется и мычит. Глаза шальные, красные. Печь не затопил, а в чем был, так и рухнул на диванчик и калачиком сжался.