Белая голубка Кордовы

А Сенька Можар шустрил и на антикварном рынке. Раза два приносил Андрюше, репутация которого среди реставраторов росла и росла, и за последние год-два вдруг выросла в имя – Андрей Митянин, – разные разности: то расписанное деревянное яйцо середины прошлого века, с почти смытым красочным слоем; то заскорузлую шкатулку с мутной картинкой на крышке – бросовое барахло, которому Андрюша через неделю возвращал музейный облик; то сильно пострадавший портрет какой-то старушки, мамочки моего соседа, и така-сяка гармонь… Платил, впрочем, исправно.

Однажды явился со странным предложением Захару: написать миниатюру – портрет Наполеона. Есть клиент, обожатель корсиканца. Можешь? Да ладно тебе, добродушно отозвался Захар, как-нибудь уж спроворю.

– Нет, постой. Мне надо, чтоб ты этот портрет спроворил, а вот Андрюха чтоб его состарил. Идет?

– А знаешь, как это называется, а, Можар? – спросил Андрюша из-за своего огромного, сколоченного из досок, самодельного стола в углу мастерской.

– А это называется – триста рублей, Андрей Батькович, – мгновенно и бойко парировал Можар. И Андрей с Захаром медленно переглянулись.

С миниатюрой пришлось повозиться. Например, совершенно неясным было – как выглядит орден Почетного легиона. Через все ту же вездесущую подружку Марго была нащупана девушка, сидящая на коллекциях орденов в фондах Русского музея. Шустрая очкастая мышка без тени ответной улыбки, она смерила Захара внимательным долгим взглядом, и коротко сказала:

– Обедать ведешь, испанец, – чем глубоко его поразила: и неожиданно четко обозначенной платой за услугу, и неожиданным прозвищем.

– Почему – испанец? – поинтересовался он.

– Типаж, – так же коротко ответила она. И повела его показывать ордена, которые на всякий случай он зарисовал все, три дня подряд являлся. А мышка и вправду удовольствовалась обедом, дорогим обедом в ресторане гостиницы «Континенталь», который внимательно и подробно съела своими острыми зубками, почти не отвлекаясь на разговоры.

* * *

Месяца через два Сенька явился с новым предложением: на сей раз ему нужен был большой портрет Наполеона, все для того же обожателя: императора тот коллекционирует во всех видах и во всех материалах. И портрет нужен прям как настоящий, как при жизни, будто тех времен. И чтоб все пуговицы, слышь, все заклепки на мундире, треуголка, то, се… короче – весь прикид был бы натуральнейшим.

– Это работа утомительная, Семен, – заметил Захар, смешивая краски на палитре.

– Еще бы, – ухмыльнулся тот. – За утомление и плачу шестьсот.

Захар отложил кисть, вытер, не торопясь, руки тряпкой, и спокойно проговорил:

– Тысячу, Можар Батькович. Тысячу – ты расслышал? И така-сяка гармонь.

…Вот к этому заказу оба они отнеслись с поистине артистическим вдохновением. Среди барахла у Андрюши в кладовке отыскался старый дублировочный холст с какой-то картины.

– Рвакля позорная… – задумчиво пробормотал Андрюша, ощупывая ветхое полотно. – Однако не дадим добру пропасть?

Они натянули холст на старый подрамник, найденный на богатейшей помойке в одном из соседних дворов, заново проклеили, по совету Захара, не жалея клея. Андрюша потом ругался: переложили клею, это все ты, с твоими идеями: какого хрена лезешь, куда не понимаешь? – он был беспощаден к ошибкам в своем деле. А клею действительно Захар переложил, из-за чего холст натянулся и звенел, как фарфоровый.

– Хрупкий, слишком хрупкий, – с досадой повторял Андрюша. – На выброс!

– Погоди, успеем выбросить…

И весь тот день кружил вокруг старого, туго натянутого полотна, тасуя разные портреты французского императора… Наконец, выбрал известный портрет Наполеона кисти Жака-Луи Давида, весь день работал над карандашными набросками… Потом взялся за уголь…

* * *

Недели через две портрет Наполеона уже сох на мольберте: император при орденах и эполетах стоял в характерной позе, правую руку заложив за борт полурасстегнутой куртки, левой опершись на спинку золоченого, обитого красным бархатом кресла в стиле ампир, на котором лежали шпага с перевязью и кодекс Наполеона – свод французских законов, одно из высших достижений императора. Короткие белые панталоны на пуговицах и белые чулки на слегка отечных ногах императора (следы изнурительной ночной работы, понимаете ли) контрастировали с темным и массивным письменным столом на могучих львиных лапах, а также с высокими напольными часами, показывающими 4.30 утра – Наполеон ночь напролет работал над документами. Свечи почти догорели… взгляд великого человека… впрочем, неважно: портрет напоминал все его портреты разом, в то же время отличаясь от них рядом деталей.

Когда кто-нибудь заходил в мастерскую, портрет отворачивали лицом к стене.

– Корсары предвкушали неправедную добычу, – говорил Андрюша, опуская коржик в стакан с горячим чаем. Он пил его часто, и обязательно – кипяток, даже летом стараясь согреться.