Белая голубка Кордовы

– И эти правила допускают продажу данных о разыскиваемом лице дважды, трижды, оптом? Каждому желающему?

– Чего ты добиваешься, Саккариас? Это мой бизнес. У меня отличная русская секретарша, очень умная девушка, мой рынок благодаря ей намного расширился. Она составила отменную картотеку, и в случае нужды…

– Вале, Люк. Каждый волен зарабатывать теми способами, что ему нравятся. Честно говоря, я восхищен твоей оборотистостью: ты продал Босоту мне, затем загнал его Гнатюку затем продал Гнатюку – меня… и с каждой продажи…

– Ты забыл еще кое-что, – невозмутимо, с вежливой усмешкой в голосе, перебил Люк. – Я еще продал тебя – Босоте. Помнишь, в Толедо – тот визит к тебе в номер неуклюжих парней? Но Босота – он сказал, и я сам это видел – не желал твоей смерти. У него были какие-то другие планы. Когда я прилетел к нему в Майями с интересным предложением, старик, услышав твое имя, прослезился…

– У него это ровным счетом ничего не значило!

– Допустим… Мне хотелось бы еще поспать, извини… – Он замер, будто прислушиваясь к спертому бешенством дыханию Захара в трубке, и добродушно сказал, прежде чем оборвать разговор:

– Я на тебе неплохо заработал, Саккариас; так что в качестве премии – мой бесплатный совет: я видел этого сеньора Гнатьюка. И думаю, ему тесновато с тобой на этом свете. Так что почаще оглядывайся и посматривай в зеркало заднего обзора…

* * *

В пригородах явственней чувствуешь смену времен года: не зашнурованная в каменный корсет улиц природа раскинула телеса и вольно дышит на влажных лиловых холмах.

Местная золотая осень уже слиняла под косым дождиком. Во многих домах городка Лос-Анхелес де Сан-Рафаэль топили камины, над трубами вздымались курчавые стволы, пепельно-серые кроны которых рвал и уносил ветер. И пахло дымом, мокрой землей, жареными каштанами и принесенным из окна чьей-то кухни – уж не из кухни ли Марго – запахом хорошего кофе…

Он достал из багажника тубу с холстами, внимательно огляделся по сторонам.

Нет, дорога сюда была спокойной, и это объяснимо: после того как портье в римской гостинице в первую же минуту сообщил ему, что…

– О, это досадно, – заметил Кордовин. – Почему же он меня не дождался?

– Не знаю, сеньор. Я предлагал ему написать записку.

– Он говорил по-итальянски?

– Нет, по английски…

– Хм… Не могу представить – кто это. Как он выглядел?

– Честно говоря, я не очень всматривался. У меня как раз была группа из Венгрии. Такой… приземистый, крепкий… Но вы не волнуйтесь, я сказал ему, что вы у нас до завтрашнего утра. Наверное, он придет опять.

– Ах, как досадно! – воскликнул Кордовин. – А у меня как раз поменялись планы. Я вынужден сейчас же улететь в Стокгольм. Ну, ничего не попишешь. Значит, встретимся в другой раз. Выпишите мне счет, дружище, пока я соберусь…

Через час он уже снял номер в затрапезном пансионе в Остии, и едва торжественный менуэт с Ватиканом (ряд скучнейших контактов с безликими банковскими чиновниками и несусветное количество подписанных документов) благополучно завершился выдачей ему зеленовато-серого чека на предъявителя, каллиграфически заполненного вручную черными чернилами, с факсимиле двух подписей, отдельным элементом которых был крест, – он, отбрехавшись от торжественного обеда с Лукой и Бассо (тетя – единственная моя родня, ребята, и если уж она призывает меня к одру…) – немедленно поймал такси и умчался в аэропорт, где свой завтрашний билет в Милан поменял на ближайший рейс в Мадрид.

Машину он припарковал так, чтобы каждую минуту видеть ее из окна кухни.

Конечно: дверь опять не заперта, входи, кто хочет… Неисправима!

– Марго! – крикнул он с порога. – Тебя, наконец, ограбили, черт побери!

В ответ – шум льющейся воды в ванной на втором этаже: слониха принимает душ…

Он запер входную дверь, снес в свою келью в подвале тубу с холстами, поднялся в кухню и включил чайник…

Вскоре иссякли наверху водопады, хлопнула дверь ванной и вниз по лестнице протопала Марго.

– Лёня, ты?

Она показалась в дверях: банный халат нараспашку, волны жировых барханов, нависающих над глиняными столпами колосса, – и это, воля ваша, мощное художественное впечатление…

– Господи! – гаркнула она, запахиваясь. – Откуда ты свалился, бесстыдник!

– Марго… – Он невозмутимо засыпал в турку кофе, залил кипятком и поставил на малый огонек. – Не смущайся, ты великолепна, как цунами… А я тут проходил мимо и решил забежать на огонек – даром, что ли, дверь открыта.

– Кордовин! – она уселась за стол, оперлась на него локтями, уставилась на Захара. – Что случилось? И не морочь меня: это не в твоих правилах – сваливаться на голову. От кого ты бежишь?

Он усмехнулся.

– Ты проницательна, детка…

Минуты три молча стерег кофе, и Марго так же молча ждала от него объяснений.

Наконец он снял турку с огня, неторопливо выбрал на полке свою любимую чашечку – из сувенирного киоска Прадо, с белобрысой и пухлощекой принцессой Маргаритой, – слил в нее кофе и сел напротив Марго.