Белая голубка Кордовы

– Только не пугайся, ладно? Тебя вся эта чушь не коснется. Я влип в некую историю, и сейчас думаю – как из нее выбираться… Погоди-ка, Марго. Помолчи, ради бога… Вот что я хотел сказать: пока то да сё, пока я буду крутиться-разбираться, ты должна кое-что провернуть. – Он ласково и властно ей улыбнулся, наклонился через стол и ободряюще потрепал ее по руке.

– Слышишь, Марго? Все будет отлично. Там, внизу, в тубе три холста. В ближайшие дни ты натянешь их на подрамники, оденешь в приличные – приличные, а не помпезные – рамы и повезешь в Цюрих, к Софии Боборыкиной. Пусть княгиня повесит их в сигарной комнате отеля. Это ознакомительная, объявительная акция… Три великолепных пейзажа. Цены тебе неизвестны, принадлежат некоему коллекционеру, который охотится именно за оставшимися полотнами этого автора. Художница – круга Ларионова и Гончаровой, и стремительно поднимается в цене. Вале?

– Зачем? – тревожно спросила Марго. – Если ты не собираешься их продавать, на фига весь этот цирк?

– Делай, что я тебе говорю. Их пока нельзя продавать: не уселся красочный слой и, главное, нет провенанса. Как раз этим я думал сейчас заняться, но, видишь… планы несколько изменились.

– Сколько дней ты здесь пробудешь?

Он взглянул на часы:

– Минут десять. Вот кофе допью…

– Захар! – крикнула она. – Боже мой, что произошло? Ты меняешь билет на самолет, чтобы выпить у меня кофе?!

– Чтобы завезти к тебе картины, дурка, – ласково проговорил он, поднялся, обошел стол, поцеловал ее в мокрую темно-рыжую макушку с сединой у корней. – Будь молодцом и, умоляю тебя, Марго: запирай двери! Ты же одна целыми днями.

– А ты… ты сейчас куда? – спросила она тревожно. Он усмехнулся:

– Понятия не имею. Но ясно, что куда-нибудь, где нет моих следов. Где я уж точно никак не мог бы оказаться… – в Кордове, например! Мне надо отсидеться где-нибудь, составить план…

– Где же они тебя отыскали? – спросила она, не двигаясь.

Он вздохнул и легко ответил:

– В Риме. Причем довольно остроумно. Позвонили домой Ирине, очень вежливо поинтересовались, не знает ли она, когда вернется Захар Миронович – мол, неотложная нужда в консультации по одной картине, – и эта услужливая дура поспешила доложить, что Захар Миронович сейчас в Риме.

– Ты всегда выбирал в подруги клинических идиоток, – заметила она с горечью. – Поэтому до сих пор не женат.

Он обнял ее огромные, как каменные глыбы, опущенные плечи:

– Не грусти, моя радость! Отвечай: как называется местечко, где осадков за день выпадает больше, чем в Питере?

– Чирапунджа… – упавшим голосом проговорила она, опустила лицо в ладони и неожиданно тихо расплакалась.

В прихожей он еще давал ей какие-то указания по картинам. Все получалось удачно: княгиня София Боборыкина как раз намечала в ближайшие недели два благотворительных бала.

Наконец, они расцеловались, он вышел. Но обернулся.

Марго стояла на пороге и смотрела ему в спину.

– Марго! – окликнул он ее. – Выясним, черт побери! Мне это снилось, или я когда-то все же тебя ласкал?

– Болван, – проговорила она, помолчав… – Это лучшее воспоминание всей моей жизни.

– Ты никогда словом не обмолвилась.

– А зачем? – спокойно возразила она. – Ты был не для меня предназначен, дон Саккариас…

– А для кого? – тихо спросил он.

– Ну… это уж тебе видней… Слушай, – она вдруг грустно и доверчиво оживилась, – а ты все такой же потрясающий ёбарь?

Если б это словечко употребила Ирина или кто-то другой из его избранниц, его бы, вероятно, покоробило. Но Марго – это другое дело.

Бедный мой, толстый бравый солдат…

– Что ты! – Он нежно ей улыбнулся. – Я давно уже старый импотент.

… Он съехал на дорогу, ту, что часа через полтора должна была пересечься с нужной ему автострадой, и вдруг подумал: интересно, почему – Кордова? Неужели она пришла ему в голову из-за нелепого предутреннего сна? Или старинный художник, с фамилией, произросшей из этого города, не дает ему покоя? Или его святой пират Бенедикт, чек за которого надежно сколот английской булавкой в нагрудном кармане рубашки («Зюня! Научись ценить деньги. Десять рублей – большая сумма, их лучше заколоть, чтоб не дай бог!») – святой пират, столь похожий на него самого, не может простить этой беззаконной сделки?

Он тряхнул головой, прогоняя навязчивую дремоту: еще ехать и ехать, а кофе совсем не взбодрил; глянул на спидометр, включил радио и увеличил скорость.

«Юг – это свет, что льется на соль, на герань и на розы… – пела Исабель Пантоха, и ликующе-печальный голос ее рвался в окно, опережая машину… – Красный цвет драмы, веселье фиесты, света мазки на воздуха синем холсте… Юг – это свет в голосах твоих лучистых поэтов. Откройся весь югу, останься со мной, под оливами, целуй меня в губы…»

Темно-лиловая гора на равнине в сумерках напоминала поставленную среди поля гигантскую пелерину черного испанского плаща…

Глава двенадцатая

1