Белая горница (сборник)

Но откуда же в длинном вольере, похожем на загон для овец, вдруг очутились тюлени? Мысль доращивать бельков на берегу с первого взгляда казалась абсурдной. Тюлени — и вдруг на берегу. Недаром, услыхав об эксперименте, все, даже ученые, задавали один постоянный вопрос: «Простите, а чем вы их кормите?» — «А их не надо кормить, они, как медведи, лапу сосут», — шутливо отвечал Пономарев, и ответ действительно был недалек от истины.

Группа авторов (Ф. Пономарев, Н. Касьянов и Г. Нестеров) взяли за исходное такое положение: молоко у самки тюленя в двенадцать раз жирнее коровьего, а потому детеныш ее за три недели накапливает слой жира до пяти сантиметров. Потом утельга-мать покидает дитя, белек лежит на льдине и линяет, одевается в богатое пятнисто-серое платье, превращается в серку. И что самое примечательное — в это время детеныш ничего не ест.

Но если белька можно добывать вертолетами, забрасывая на лед промышленников, то как же доставать серку, когда залежку зверя в апреле разносит по всему Белому морю? Тут и вертолет не поможет, но и к шхунам, которые приносят полмиллиона убытка за сезон, тоже возвращаться нет смысла.

Вот и родилась мысль: если серка голодает месяц, лежа на льдине, то почему бы в это время ей не вылинять на берегу? Так тюлени с помощью вертолетов очутились в вольерах.

А когда половина зверей благополучно вылиняла, пришло большое солнце, снег сошел, и песок стал забиваться в шерсть. Два дня шел аврал. Федор Пономарев, невысокий, грузный, споро бегал по комнате, размышляя вслух, что предпринять. Вчера часть тюленей из вольеров таскали на руках. И Пономарев таскал, а ноша не из легких: каждая серка килограммов за тридцать.

Уже поздно вечером «главная тройка» соавторов собралась на совет. Касьянов Николай Федорович, старший инженер Министерства рыбной промышленности, целый день стоял у мездрильной доски, орудовал длинным ножом и учил молодых золотицких парней обрабатывать тюленьи шкуры. В клеенчатом длинном фартуке, деловито-степенный, больше смахивающий на мастерового, Касьянов умел создать вокруг себя благожелательную атмосферу, ибо труд этот был понятен и близок ему. Сколько смеха и шуток было в мездрильном цехе, где густой воздух наполнен тяжелыми запахами тюленьего жира, соды и постоянной сырости.

Вот и двенадцать ночи, а Касьянов не унялся. Он лежит в постели, а на уме у него работа: он захлебывается словами, вспоминая, что сделали за день и что предстоит выполнить завтра.

Геннадий Нестеров — биолог. Прибыл в Золотицу с Командорских островов. Видно, постоянное общение с котиками в течение многих лет наложило на него свой отпечаток — он флегматичен, несловоохотлив и, слушая Касьянова, только кивает головой. Но светлая, чуть смущенная улыбка не сходит с его желтого от постоянного загара лица.

Пономарев сидел, устало откинувшись на спинку стула, и Касьянова тоже не перебивал. Снял толстые очки, и по длинным морщинам, что глубоко высеклись вокруг глаз, стало видно, как чертовски он устал за эти дни.

Наконец сказал:

— Как хотите, а я спать. Устал, как пропащая лошадь.

И только повалился на кровать, прогнув пружины до самого пола, как тут же и уплыл в тяжелый беспокойный сон: видно, и там Пономарев что-то планировал.

И вот первый в мировой практике опытно-промышленный эксперимент закончен удачно. Разработана методика. Экономический эффект по сравнению со зверобойным корабельным промыслом — сотни тысяч рублей. Выдано авторское свидетельство.

А у Пономарева уже новые задумки. Он полетел на Каспий смотреть тамошние промыслы. Поморы с Зимнего Берега учат добывать каспийского тюленя. Сейчас они добывают рыбу у африканских берегов. Так почему бы не поделиться опытом и с каспийскими промышленниками. Ведь поморская школа — старинная щедрая школа.

Очень отрадно, что Зимний Берег, пусть пока робко, но нащупывает свою новую тропку для движения вперед.

3. Тринадцатый председатель

С первого взгляда утонувшая в снегах деревня оставалась прежней: те же могучие дома-крепости в белой кипени сугробов, заиндевелая упряжка у старого деревенского клуба, узкая речка под старыми снегами, так похожая на забытую санную дорогу. Как и шесть лет назад, в первый мой приезд, все было тихо, постоянно и обжито, ничто не спешило и не волновалось в этой Сояне, убежавшей в тайгу на многие десятки километров.

Но это было только первое и обманчивое впечатление: такое складывается, когда смотришь на заснеженную реку и не видишь пробуждающихся водяных струй, весенне бьющих в ледяные оковы. Уже вскоре я заметил перемены, и не только внешние — десятки новых домов, но и более существенные — в настроении самих людей.