Белая как молоко, красная как кровь

Мессу служит Гэндальф. Второй раз. Он говорит о таинстве смерти и рассказывает о некоем Иове, у которого бог отнял всё и который, тем не менее, остался верен ему, хотя и отважился открыто упрекнуть в жестокости.

— И пока Иов в слезах негодует, бог говорит ему: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?.. Кто затворил море воротами?.. Давал ли ты когда в жизни своей приказание утру и указывал ли заре место её?.. Есть ли у дождя отец? Или кто рождает капли росы?.. Можешь ли связать узел Хима и разрешить узы Кесиль?.. Кто приготовляет ворону корм его?.. Твоею ли мудростию летает ястреб и направляет крылья свои на полдень?.. Обличающий Бога пусть отвечает Ему» [39].

Когда Гэндальф заканчивает читать, воцаряется тишина.

— Мы, подобно Иову, сегодня кричим Господу о нашем несогласии: нас не устраивает то, что Он решил сделать, мы протестуем, и это по-людски. Но Бог просит нас верить Ему. Это единственный выход, когда речь идёт о страдании и смерти: нужно верить в Его любовь. И это божественно, это божественный дар. И мы не должны бояться, если не можем сделать этого сейчас. Более того, мы должны прямо сказать об этом богу: не можем!

Пустая болтовня! Ненавижу бога, и уж тем более не могу верить в него. Гэндальф невозмутимо продолжает:

— Но у нас есть решение, какого не было у Иова. Знаете, что делает пеликан, когда его птенцы хотят есть, а ему нечем их накормить? Своим длинным клювом он ранит самого себя в грудь и кормит птенцов кровью, которая хлещет из раны, и они приникают к ней, как к источнику. То же самое сделал Христос с нами, именно поэтому Его нередко изображают в виде пеликана. Он сразил нашу смерть — смерть людей, жаждущих жизни, подарив Свою кровь — Свою нерушимую любовь — нам. И Его дар сильнее смерти. Без этой крови мы дважды умрём…

Во мне все молчит. Чувствую себя каким-то окаменевшим сгустком боли, словно висящим в пустоте любви. Совершенно непроницаемый.

— Только такая любовь преодолевает смерть. Кто получает её и кто дарит, не умирает, а рождается дважды. Как это сделала Беатриче!..

Тишина.

Тишина.

Тишина.

— Теперь каждый пусть скажет что пожелает.

Следует долгое неловкое молчание, потом я поднимаюсь со скамьи, и ко мне обращаются взгляды всех присутствующих. Гэндальф смотрит, как я направляюсь к нему, с некоторой озабоченностью. Боится, что выкину какую-нибудь глупость.

— Хочу лишь прочитать последнюю запись из дневника Беатриче, которую сделал под её диктовку. Убеждён, она желала бы, чтобы это услышали все собравшиеся.

Голос у меня прерывается, и слёзы текут неудержимо, но я всё равно читаю:

— «Дорогой Бог, сегодня тебе пишет Лео, потому что я не могу. И хотя у меня уже совсем нет сил, хочу сказать Тебе: мне не страшно, ведь я знаю — Ты примешь меня в свои объятия и покачаешь, как дитя. Лекарства не помогли мне, но я счастлива. Счастлива, потому что знаю секрет, который позволяет видеть Тебя, прикоснуться к Тебе. Дорогой Бог, если обнимешь меня, смерть перестанет меня страшить».

Поднимаю глаза, и церковь кажется мне Мёртвым морем, заполненным моими слезами, а я стою в лодке, которую построила для меня Беатриче. Встречаюсь глазами с Сильвией; она смотрит на меня и пытается утешить одним только взглядом. Отвожу глаза и убегаю от микрофона, потому что хоть и держусь ещё, но чувствую: сейчас утону в этом море слёз. Последние слова Гэндальфа, помнится, были: «Берите и пейте все. Это моя кровь, пролитая ради вас…» [40]

Бог тоже тратит свою кровь: нескончаемый дождь красной любви каждый день омывает мир, чтобы оживить нас, но мы остаёмся мертвее мёртвых. Я всегда удивлялся, почему любовь и кровь одинакового цвета. Теперь знаю почему. Во всём виноват бог!

Этот дождь на меня не проливается. Я для него непроницаем. Я мёртв.

Последний день школьных занятий. Последний урок. Последняя минута.

Звучит звонок — тоже последний.

И тотчас раздаётся радостный вопль свободы, как будто внезапно выпустили из тюрьмы толпу заключённых, которых кто-то помиловал.

Остаюсь в классе один, словно на кладбище. Стулья и парты, такие живые и нужные весь год, пока витали над ними наши страхи и сумасшествия и терзали их наши ручки и карандаши, теперь замерли, как надгробия. Кругом смертельная тишина. На доске запись, сделанная торопливым почерком. Это Мечтатель по-своему пожелал нам хороших каникул.

«Кто ожидает, получает ожидаемое. Кто надеется, порой получает и неожидаемое».

Сентенция Гераклита [41].

А по-моему, это насмешка: я утратил всё, на что надеялся.

Вот так, подобно фейерверку, и заканчивается учебный год. Этот длился целую жизнь. Я родился в первый день занятий, вырос и постарел всего за двести дней. Теперь меня ждёт едва ли не Страшный суд, выставляющий оценки, а потом, надеюсь, начнутся райские каникулы… Меня переведут в следующим класс, и с довольно неплохими результатами.

Однако, благодаря Беатриче, я понял важное: нельзя терять в жизни ни единого дня. Я думал, что располагаю всем, но не имел ничего; Беатриче, напротив, ничего не имела, а на самом деле обладала всем.