Белая, как молоко, красная, как кровь

Предоставив мне обливаться слезами ещё примерно четверть часа (за злобным пламенем таится по меньшей мере вдвое больше солёной воды…), Мечтатель прерывает молчание, которое наступает после слёз подобно тому, как на песчаный берег следом за неистовым ураганом нисходит тишина.

– Расскажу тебе одну историю. – Говорит и протягивает бумажный платок, пахнущий ванилью. – Один мой друг поссорился со своим отцом. Он очень любил его, но в тот раз у него лопнуло терпение, и он послал его к чёрту. Вечером они сидели за столом, и отец хотел поговорить с моим другом, но тот встал и ушёл, ни слова не сказав. Даже слушать отца не пожелал. Мой друг чувствовал себя сильным. Решил, что победил, что прав. На другой день отца за столом не оказалось. У него случился инфаркт. Так они и расстались. Без единого слова. Но ведь мой друг не знал, что такое может произойти. С тех пор он не находит себе покоя и клянёт себя за ту ошибку, стыдится случившегося, как худший из убийц. И знаешь, из-за чего этот парень никогда не простит себе, что не попрощался с отцом, когда уходил тем вечером?

Качаю головой и шмыгаю носом.

– Из-за того, что отец сказал ему в пылу гнева, что он голодранец, что нашёл себе нищенскую работу, хотя у него, у отца, хорошо поставленное дело и сын мог бы спокойно продолжать его. Скажи, разве следовало обижаться на это и убегать?

Молчу. Потом спрашиваю:

– Как ваш друг пережил всё это, учитель?

Мечтатель сердито пинает пустую банку, валяющуюся на тротуаре:

– Пережил. Понял кое-что. И с тех пор пообещал себе никогда не упускать возможности восстановить с людьми отношения, если они испортились по каким-то более или менее серьёзным причинам. Всегда можно найти выход из положения.

Мне лучше. Когда допускаешь ошибку, так и хочется нажать кнопку обратной перемотки. Но у жизни нет такой кнопки. Жизнь так или иначе идёт вперёд и звучит – хочется тебе или нет, ты в силах только прибавить или убавить громкость. И вынужден танцевать. Как можно лучше. Однако сейчас мне уже не так страшно. Мои мысли прерывает Мечтатель:

– Каждому из нас есть чего стыдиться. Все мы убегали, Лео. Но это и делает нас людьми. Только поместив на свою физиономию татуировку, которой потом стыдимся, начинаем понимать, каково наше истинное лицо…

– Вы плачете, учитель?

Мечтатель не отвечает.

– Всякий раз, когда чищу лук, – произносит наконец.

Громко смеюсь, хотя шутка ещё та. Снова шмыгаю носом и удерживаю оставшиеся слёзы.

– Это нормально – бояться, – продолжает Мечтатель. – Как нормально плакать. Это вовсе не значит, что ты подлец. Подлец – это когда притворяешься, будто ничего не замечаешь, отворачиваешься, когда тебе всё до лампочки. Я верю, что ты убежал. Представляю, как ты охренел ( он сказал «охренел»! ) из-за всех и из-за самого себя. Но это нормально. Но когда так охренеешь ( второй раз… ), ничего не решишь. Можешь хренеть ( третий раз! ) сколько угодно, но это не вылечит Беатриче. Когда-то я прочитал в одной книге, что любовь существует не для того, чтобы осчастливить нас, а для того, чтобы показать нам, способны ли мы пережить страдание.

И опять замолчал.

– Но я убежал! А ведь должен был бы умереть ради неё, лишь бы она поправилась!

Мечтатель смотрит на меня:

– Ты ошибаешься, Лео, зрелость человека не в готовности умереть во имя какого-то благородного дела, а в желании смиренно жить ради него. И помочь его свершению.

Молчу. Кто-то во мне выходит из пещеры. Кто-то, кто прятался там, раненный, нуждаясь в помощи, и теперь, наверное, решается наконец выйти и сразиться с динозаврами. В этот момент перехожу из каменного века в бронзовый. Не бог весть какой шаг, но понимаю, по крайней мере, что в этой жизни у меня есть заточенное оружие против динозавров. И ощущаю себя сильнее, чем в железной и огненной броне, которую, мне казалось, я создал себе с помощью злобы. Это какая-то совсем другая сила.

– Уже поздно, – говорит Мечтатель, пока я совершаю эволюционный прыжок по меньшей мере в два тысячелетия.

Он смотрит мне в глаза:

– Спасибо за компанию, Лео. И спасибо прежде всего за то, что ты подарил мне сегодня вечером…

Не понимаю. Объясняет:

– Дарить своё страдание другим – это самое большое проявление доверия, какое только может быть. Спасибо за сегодняшний урок, Лео. Сегодня ты был учителем.

И оставляет меня отупевшим олухом. Уходит, смотрю ему вслед. Плечи у него не широкие, но крепкие. Плечи отца. Хочется догнать Мечтателя и спросить, кто этот его друг, – но потом вдруг понимаю, что некоторые вещи лучше не знать… У меня красные от слёз глаза, я совершенно без сил, опустошён, и всё же я самый счастливый шестнадцатилетний парень на всей планете, потому что у меня есть надежда. Я могу что-то сделать, чтобы вернуть себе всё – Беатриче, Сильвию, друзей, школу… Иногда достаточно одного слова человека, который верит в тебя, чтобы возвратить тебя миру. Громко пою, не знаю что. Люди, идущие навстречу, принимают меня за сумасшедшего, но мне наплевать, и когда кто-то проходит рядом, пою ещё громче, чтобы и прохожий порадовался вместе со мной.

Возвращаюсь домой, вовсю распевая, со следами слёз на лице. Мама выразительно смотрит на папу, который качает головой и вздыхает. Ну почему родители считают, что с нами всё в порядке, только когда мы кажемся нормальными.