Белая книга

Дартушка выполоскала его в реке и видит: весь паголенок перемолот Буренкиными зубами. Хозяйке не покажешь и не расскажешь, что случилось. Пропал чулок вместе со спицами — вот и весь сказ. Зато Буренка расплатилась за проделки сполна. Дартушка, обмотав ее шею своим клетчатым передником, левой рукой придерживала корову, а правой молотила ее по чему попало, больше всего по морде, как-никак самое повинное место. Она охаживала Буренку, покуда конец увесистой хворостины не обломился. Поначалу Буренка пустилась бежать, волоча за собой пастушку, как пук кудели, потом пошла шагом и только головой мотала во все стороны и закрывала глаза, чтобы хоть как-то их уберечь.

Вечером хозяйка все дивилась: отчего у Буренки голова в шишках и глаза гноятся?

— Верно, змея укусила, — обмолвилась пастушка.

Змей в наших болотах не водилось, и хозяйка Дартушке не поверила. Буренку сквозняком прохватило, — решили сообща домочадцы и закрыли в хлеву единственное окошко.

Ох, как мне не терпелось выложить всю правду, но я держал язык за зубами, потому что был подкуплен. Дартушка пообещала, что когда наведается домой, возьмет у матери для меня всевозможных птиц и зверюшек, которые поют, лают и даже воют. За это я должен был поклясться никому ни словечка не рассказывать, что бы ни приключилось с ней на выгоне.

Так я и молчал все лето, хотя что ни день бывал свидетелем Дартушкиных проделок. Я верил ее обещанию, да и можно ли было не верить, ведь все казалось так просто и понятно.

— А у матери твоей откуда эти зверюшки и птицы? — недоумевал я.

— Как откуда? — Дартушка удивляется: нашел, о чем спрашивать! — А откуда у барина имение?

— Барин богатый…

— А я — что?

— Да ты небось меня обманываешь.

— Вот дурень! На что мне тебя обманывать? Не веришь — ничего не дам. Думаешь, охота мне их отдавать ни за грош? Да они же у меня в сундучке лежат — взять да привезти, всего и делов. Моя мать в молодые годы жила у господ в Раткунях. Вот господские барышни и отдали ей все свои игрушки для меня. Придет проведать, сам увидишь, принесет она конька или собачку или нет.

— А у вас аист есть?

— А то нет! Ноги длинные, красные и клюв красный. Дернешь за проволочку, клюв раскроется и захлопнется. Аист им стучит.

Я подскакиваю от восторга:

— А скворец?

— Всякие птицы есть. Сказано тебе — полон сундучок. Скворец свистит, соловушка заливается на все лады. И скотина разная есть, и всякие чудища. И корова с огромадным выменем, потянешь за сосок — молоко течет. Захочется молочка — возьми да надои!

Вот это чудеса! Дартушкины рассказы и посулы меня окончательно заворожили. И я хранил в тайне все ее проделки. У батрачки и у хозяйки она таскала ленты и пуговицы и припрятывала в тайнике на выгоне под густым можжевеловым кустом. Я отыскал ее клад, только когда она, собравшись помирать, поведала мне все свои тайны. Но сперва надо рассказать, отчего она так тяжко захворала.

Близ нашего хутора в разных местах осталось с десяток вороньих гнезд. Гнезд было куда больше, но перед пасхой мы их разорили, ведь нам понадобились яйца! Но даже если в каждом из оставшихся гнезд вывелось лишь по паре воронят, то их мяса, как мы прикинули, вдоволь бы хватило на всех домашних. Дартушка задумала, как только воронята подрастут и начнут учиться летать, наловить их и приготовить отменное жаркое. Как-нибудь после обеда обыскать гнезда, прикончить всех воронят и тушки принести хозяйке — пускай ощиплет и в котел!

— Сперва бы надо с хозяйкой поговорить, — напомнил я Дартушке, — может, ей не понравится.

Но Дартушка сказала, что я ничегошеньки не смыслю. Какая хозяйка прикажет нести в дом воронье мясо? Ясное дело, побоится молвы: дескать, вороньим мясом людей кормит! Но когда воронята будут уже без голов, так чего ж не попользоваться?

И однажды погожим полднем мы с Дартушкой взяли большую корзину и пошли.

На маленькие деревья лазал я, на большие — Дартушка. Два гнезда оказались пустыми, а в других мы нашли вполне подходящих птенцов; они в изумлении жались друг к дружке и широко разевали клювы, как только к ним протягивали руку.

— Скидывай! — приказала Дартушка.

Я боялся этих страшных разинутых клювов и, отломив ветку, стал ею безжалостно выталкивать бедных птенцов из их теплой колыбели. Они цеплялись за ветки, хлопали крыльями, пытались взлететь. Иному птенцу удавалось отлететь подальше, но большинство воронят тяжело, как комки дерна, бухались наземь. Тут их ждала неминучая смерть. Спустившись с дерева, я увидел в измазанной кровью корзине уже обезглавленных птенцов. Старые вороны кружили над рощицей, неумолчно выкрикивая: «Даррт! Даррт!» Но Дартушка только смеялась. Подхватив на руку корзину, она повела меня в другую рощицу, обшаривать другие гнезда.