Белая книга

Литовочка гналась, сколько было сил, за толстенной пестрой хавроньей и, плача в голос, кликала ее. Маленькое двуногое созданье силилось справиться с большущей свиньей. Свинья бежала к дому, в нашу сторону. Мама сдернула передник и, размахивая им, кинулась ей наперерез. Свинья остановилась.

— А ты, девонька, кнутом ее, да покрепче! — учила мама пастушку. — Небось к поросятам домой бежит.

Пастушка ничего не ответила и свинью не отстегала. Всхлипывая, побрела она за хрюкающей свиньей, волоча кнут по земле, словно пичуга сломанное крыло. Мама вздохнула:

— Так и тебе, сынок, вскорости придется за скотиной бегать.

Подойдя к речке, мы увидели, что какой-то озорник сдвинул мостки. Лесина торчала за излучиной у другого берега. Мы поглядели, нельзя ли ее как-нибудь подцепить и дотянуть до места. Но из этого ничего не вышло. Стало быть, придется поворачивать обратно, идти кружным путем. Но тут мама пригнулась, велела мне лезть на закорки, а потом подняла повыше юбку и пошла через речку вброд. Я посмотрел на небо: небеленый серый холст пересекла ярко-синяя полоса. Когда мама спустила меня наземь, на душе у меня было радостно и легко. У ног моих цвел светлый и темный дремлик, на берегу ручья желтела поздняя калужница. Я резво побежал по берегу, петляя по его излучинам, и срывал на бегу ромашки, горицвет, срывал и кидал их в синюю полоску на небе. Я швырял яркие цветы в серый воздух, а потом рвал еще и еще. Кто подарил мне это безудержное веселье? Неужто эта узкая синяя полоска в небе?

Немалый путь нам надо было пройти по взгорью, по узкому, как хребет тощей коровы, гребню, который тянулся не одну версту. Внизу узловатой петляющей бечевой поблескивала речка Салате. Дальше — поросшие кугой болота, опустелые угрюмые сараи. Еще дальше леса. И над всеми холмами и лесами возвышалась Извозная гора. На самой вершине серое пятно — ветряк.

Идти рядом с матерью по узкая тропе было тесно, шагать позади нее между рядами густых сосенок — страшно, и я пошел впереди. Вдруг мама громко вскрикнула:

— Ишь, злодей, чего натворил!

В испуге я глянул туда, куда мама показывала. Вблизи тропы валялась кучка палевых перьев… Похоже — одного из наших голубей.

— Бедненький, — сказала мама, подобрав перья покрупнее. — И как он, поганец, тебя сцапал? Ты ж мог под крышей спрятаться…

Немного погодя завиднелся знакомый прогон. Две большущие собаки выбежали нам навстречу. Я вцепился в материну юбку. Но собаки узнали мать, стали к ней ластиться, и я успокоился.

Крестная встречала нас на крыльце.

— Ну вот и ты, сынок, пришел меня проведать, — сказала она. — Вовремя подгадал: у нас по телку поминки. Мясо уже в котле.

Крестная заливисто рассмеялась своей шутке, так что заколыхались ее округлые телеса. Потом она поворотилась к моей матери.

— Об эту пору да в такую теплынь телятину выгодно не продашь, — сказала она, — ладно если хоть шкуру сбудешь по сходной цепе. Так уж лучше самим мяса поесть, чем торгашу-нехристю отдавать.

Хозяйка ввела нас в дом, усадила, а сама вышла: пойду, сказала, погляжу, что там на кухне мясо поделывает одно-одинешенько. Мать сидела на стуле и оглаживала жесткими ладонями свой белый передник. Мне было стыдно так сидеть, я подошел к окошку поглядеть, много ли уродилось яблок. Ого! Крупные какие и полным-полно! Я подошел к матери и шепнул ей на ухо:

— Когда яблоки поспеют, придем опять.

Крестная принесла большую дымящуюся миску и позвала нас к столу. Сказала, чтоб я не стеснялся, ел вволю, и стала выуживать мясо из дымящейся миски. Она отделила увесистый кусок, вынула из него кости и кинула их под стол собакам. Мама дала мне постный ошметок, но крестная оказала, что это с гулькин нос, и положила мне в другую руку кусок побольше. Она потчевала маму да приговаривала, что в такую пору свежим мясом не разживешься. Мама сказала ей, что пришли мы за частым бердом, которое Анна снесла ей зимой, и разговор у них пошел о тканье и пряже.

И вдруг мне привиделась кучка палевых перышек, там, на горе. И как мама сказала: «Бедненький… Мог ведь под крышей спрятаться». А теленок, разве он был не под крышей?

Кусок мяса, что я перемалывал во рту, стал такой вязкий, такой пресный, — меня чуть не стошнило. Украдкой я опустил руки под стол, и собаки из них что-то выхватили.

ЖАБЕНОК

Деревья на делянке срубили. За год все дрова вывезли, сучья убрали, щепки сгребли и пожгли, а летом на вырубке вместо могучих осин, берез и елей колыхалась рыже-серая полевица, глянцевая, как шелк, лишь кое-где в темных круглых заплатах кострищ. А вокруг пней высыпало земляники такая уйма, что у меня дух захватило, когда я впервые увидал эти россыпи. Я рвал ягоды обеими руками — и в рот, в рот!

Но где добро, там и зло, а на тех земляничных угодьях зло подчас бывало чересчур злющее.

Вырубку взял в аренду лесник Кикер, он надумал косить с нее богатое сено: трава там и вправду росла высоченная. И чтобы такую траву да вытаптывали сладкоежки? Ну, нет!