Белая книга детства

У бабули в доме пахло стерильными бинтами, «Корвалолом» и солянкой. Пододеяльники были цветистые, а перед сном она читала только сказки. Она никогда не ругалась, если мы убегали плавить из решеток аккумуляторов свинцовые грузики в воронке кирпича на костре. Или гоняли допоздна мяч у здания ОКБА. Или если мы пропадали на целый день – делали тайники возле заводской узкоколейки. Она не ругалась, когда мы подожгли селитру на балконе третьего этажа, Она была очень терпеливой, мужественной. Бабушка маленькая, благодаря которой я познакомилась с заводской столовой (она была общая для ВОГРЭСА, СК и ОКБА, и питались там по талонам) и «Кулинарией» – бабуля всегда давала денежку на коржик и лимонад.

Бабуля не понимала, что такое пенсия. Работала ночным сторожем в СМУ-22, у нее даже там было ружье! Она всегда мчалась по первому зову родной сестры Анны Семеновны – одинокой болезненной женщины – через весь город, отстоять в очереди за дешевыми «потрошками».

А потом еще взяла дачу на станции Синицыно, и на это у нее тоже хватало сил!

Она успела похоронить троих своих сыновей и даже одного внука, и я знаю, что с рыдающим сердцем думала светло о каждом: «Отмучился, сынок». Всегда улыбающаяся, деятельная, с палочкой-выручалочкой в руке – она ведь не дотягивалась, чтобы закрыть форточку. Повернется от плиты, улыбается – значит, рассольник будет, или тушеные кабачки на обед.

«49-76-19» – набираю номер.

«Бабуль, это я!»

«А-а, Ирочка… сыночек!»

Перелёшино.

По над дорогой растет трава. Тонкая и мягкая, она стелется густо по земле, и я вью из нее гнезда. Не для того, чтобы посадить в них пупсиков или птенчиков. Я устилаю дно гнездышка одуванчиками и листочками, и жду: вдруг кто-то поселится здесь? Божья коровка заползет – я ликую! – хоть ненадолго кто-то пожил в моем травяном домике!

Улица Советская совершенно покатая, асфальт выгнут дугой. Она не слишком оживленная в смысле дорожного движения: во времена моего детства мало у кого были машины, в основном мотоциклы, велосипеды, да и те – не для баловства, а для перевозки грузов. Здесь, в рабочем поселке при Перелешинском сахарном заводе, прошло мое детство. Поэтому мои воспоминания о городе относятся к школьному периоду: с шести месяцев и до шести лет я воспитывалась в деревне, у моей крестной матери Марии Алексеевны и ее мужа Семена Павловича. И все, что есть во мне доброго и бескорыстного, заложено в меня этими прекрасными людьми, и всем, что их окружало.

Каменный дом, вернее полдома, по улице Советской в разное время был выкрашен в разные цвета, но чаще всего я помню его небесно-голубым с белым. Окна его выходили на три стороны, и так же с трех сторон окружала его земля – плодовый сад, огород и цветник. Сколько раз я подходила вдоль забора к знакомой калитке, выкрашенной то в синий, то в зеленый. Участок то скрывался за кустарником, а то представал вдруг, как на ладони, если кустарник вырубили. Сразу за калиткой надо было почистить ноги о металлическую штуковину, торчащую из земли, потому что дорожка к дому всегда содержалась в образцовом порядке. Недаром наградная табличка «Дом высокой культуры» висела здесь на уголке здания много-много лет.

Стукнешь калиткой – и взвился до небес, захлебываясь лаем, еще невидимый пока Барсик, Марсик или Мишка (в хронологическом порядке). И выйдет крестная в простеньком платье и галошах, одетых на шерстяные носки, заулыбается – ждала! Она всегда ждала нас – сына Колю, своих племянниц Свету и меня, Сашу, хоть он приезжал редко, потом внучек. Мы были смыслом ее жизни, она – чудо-женщина, беззаветно посвятившая себя воспитанию детей, и неважно, чьи это были дети.

Доброта и бескорыстие сквозили во всех ее делах. Яблони дали богатый урожай – ни одна соседка не уходила с пустою сумкой. К свадьбе, к празднику, к школе она охапками срезала и раздавала свои цветы: астры, георгины, пионы, гладиолусы, розы.

Здесь, подле этой женщины, я научилась ходить и говорить, читать и писать, и наверное, я осталась бы здесь учиться в сельской школе, если бы мои родители не были иного мнения на этот счет. И все равно, каждые школьные каникулы автобус вез меня два с половиной часа по асфальтированной дороге, каждый изгиб которой до сих пор стоит перед глазами, в Перелёшино. Сельская жизнь исцеляла душу. Я с упоением вспоминаю то, что было так важно для меня: покой и уединение. Забраться на дерево, повыше, подальше от всех, и навыдумывать себе целый сказочный мир, глядя, как лучи солнца упорно пробивают броню густой листвы.

Однажды я узнала, что божьи коровки являются погонщиками для тли. Тля – вроде коров, за которыми приглядывают, направляют, как колхозное стадо, эти красные в точечку, важные жуки. Я долго наблюдала за насекомыми на яблоневых побегах, но потом дядя опрыскал яблони хлорофосом: тле не было места в плодовом саду, как нет места моим фантазиям в реальном мире. Семен Павлович, которого я называла «папа Сеня», занимался селекцией, и вывел свой сорт яблок, вкус которых больше нигде не найти.