Белая королева

Новости в Лондон приходили в виде весьма ненадежных слухов и почти всегда оказывались плохими. Уорик высадился в Англии, как и предсказывал Эдуард, вот только Эдуард никак не мог предположить, что на сторону этого предателя перебежит столько представителей знати. Все они вдруг дружно решили поддержать того короля, о котором на целых пять лет совершенно забыли, оставив его гнить в Тауэре. К Уорику, например, присоединились граф Шрусбери, Джаспер Тюдор, способный по своему приказу поднять почти весь Уэльс, и лорд Томас Стэнли — тот самый, что получил от меня кольцо с рубином во время турнира, устроенного в честь моей коронации, и заявил, что его девиз «Без перемен». За этими влиятельными аристократами последовала целая толпа менее значительных дворян, число которых вскоре превзошло число сторонников Эдуарда, — и это в его же собственном королевстве! Все бывшие сторонники Ланкастеров вынимали и чистили старое оружие, вновь собираясь в поход и надеясь, что на этот раз победа окажется за ними. Все было именно так, как Эдуард и предсказывал: он не смог максимально быстро добиться процветания страны, что, впрочем, вполне естественно, не успел по справедливости распределить имевшееся у него богатство. Да и мы, Риверсы, не сумели достаточно широко и прочно распространить влияние нашей семьи. И теперь те, кто выступил против Эдуарда, надеялись, что при Уорике и безумном короле Генрихе им удастся осуществить больше перемен, чем удалось при правлении Эдуарда и моей семьи.

Моего мужа наверняка убили бы на месте, если б поймали. Но они его упустили — это, по крайней мере, было совершенно ясно, — и никто не знал, где Эдуард находится. Каждый день кто-нибудь непременно являлся в Тауэр и заверял, что видел, как Эдуард умирает от ран, или как спасается, отплывая во Францию, или даже, как утверждали некоторые, мертвым лежит в гробу.

Мои сыновья прибыли в Тауэр, с ног до головы покрытые дорожной пылью, страшно усталые и злые. Злились они из-за того, что им не позволили умчаться в ночь вместе с королем. Я старалась не приставать к ним; даже целовала их только утром и на ночь, как и положено, но была вне себя от радости и никак не могла поверить, что сыновья и впрямь благополучно ко мне вернулись. Как не могла поверить и в то, что мой муж и брат этого сделать не сумели.

Я послала в Графтон за моей матерью, прося ее прибыть в Тауэр как можно скорее. Мне совершенно необходимо было ее общество и ее поддержка. Разумеется, если б нам действительно пришлось спасаться за границей, я настояла бы, чтобы и мама поехала с нами. Однако мой посланец вернулся назад один и мрачно сообщил:

— Миледи нет дома.

— Где же она?

Он отвел глаза; ему явно не хотелось передавать мне некую дурную весть.

— Говори немедленно! — Голос мой зазвенел от страха. — Где она?

— Миледи арестована, — признался слуга. — По приказу графа Уорика. Это он велел арестовать миледи. Его люди явились в Графтон и увели миледи.

— Уорик арестовал мою мать? — Я отчетливо слышала стук собственного сердца. — Он бросил мою мать в тюрьму?

— Да, ваша милость.

Кровь прилила к моему лицу, а руки тряслись так, что перстни стучали по подлокотникам кресла. Я глубоко вздохнула и крепко стиснула подлокотники пальцами, пытаясь хоть немного унять дрожь. Мой сын Томас подошел ближе и встал по одну сторону от моего кресла, а его брат Ричард — по другую.

— По какому же обвинению? Да и как он осмелился ее арестовать?

Я задумалась. Это не могло быть обвинение в предательстве: мою мать никто не заподозрил бы в этом; все знали, что она лишь изредка дает мне советы, является хорошей тещей для короля Англии, а для его королевы — любящей матерью и близкой подругой. Даже Уорик вряд ли пал так низко, чтобы обвинить немолодую женщину в предательстве и отрубить ей голову только за то, что она любит собственную дочь. Впрочем, этот человек уже без суда и следствия, а также без особой на то причины убил моего отца и моего брата. Видимо, теперь его единственным желанием было разбить мне сердце и лишить Эдуарда поддержки моих родных. И я понимала: если я когда-нибудь окажусь в руках у этого человека, он непременно меня уничтожит.

— Мне очень жаль, ваша милость…

— И все-таки — каково обвинение? — допытывалась я.

Горло у меня пересохло, я даже слегка закашлялась.

— Колдовство, — только и вымолвил слуга.