Белая кошка в светлой комнате

– Огарев! Если еще раз услышу шум, ты пойдешь спать в карцер. – Никита громко сопел, мол, не слышу, сплю крепко-крепко. – И Лопаткин туда же отправится.

– За что? – захныкал Кузьма.

– За компанию! – рявкнула снова воспитательница, затем прошлась так же медленно к открытой настежь двери, из коридора в темноту врезался электрический свет. – А чтоб веселей было, младшего Огарева к вам в карцер поселю. Все ясно?

Сопение. Перья перестали фланировать в воздухе, опустились на тонкие одеяла и на пол, попали на лица, но никто не смахнул щекочущие перышки, пока не ушла воспитательница. Никита сел на кровати и процедил сквозь зубы:

– Ну, Филька, я тебе устрою! Из-за тебя мне влетело.

– Я, что ли, подушками начал кидаться? – с обидой пробубнил из-под одеяла Филька. – Ты и Кузька начали.

– А ты не кидался? – сел на кровати и Кузьма, погрозив все тому же Фильке кулаком. – Вот я тебе врежу так врежу! Только попробуй настучи на нас завтра!

– Спать! – каркнула воспитательница, внезапно появившись и, как коршун, раскинув руки, которыми держалась за дверной проем. – Я сказала: спать!!! Еще один звук, все будете стоять ночь! До утра!

Ночь стоять никому не хотелось, посему больше ни звука не проронили, да и заснули быстро, намаявшись за целый день. Только Никита не спал. Выскользнул из кровати, подбежал к Кузьме и затормошил друга.

– А? – сонно пробормотал тот.

– Тс-с-с! – приложил палец к губам Никита. – Пошли!

В умывальне уже ждала конопатая и длинноногая Нюрка, возрастом чуть старше, всего-то на год. Байковое платьице сидело на ней нелепо, отрезная линия талии платья располагалась под грудью, отчего у Нюрки, казалось, пропорции нарушались: голова, плечи, грудь и сразу ноги. Ноги тонкие, с синенькими жилками, без каких-либо округлостей, просто ровные, а на каждой по огромному ботинку – на два, а то и на три размера больше. Так что и ноги Нюрки выглядели нелепо – карандашами, вставленными в стаканы.

Едва появились мальчики, она напустилась на них:

– Чего так долго? Я уж думала, не придете.

– Ворона караулила, – оправдался Никита.

Он лихо запрыгнул на подоконник, достал чинарик, чиркнул спичкой и закурил. Кузьма ждал своей очереди покурить. Окурок нашел на улице Никита, ему первому положено, но он всегда даст затянуться дымком, он хороший друг, не жадина. И точно, Никита три раза затянулся, выпустил струей дым (кольцами пока у него не получалось, но он тренировался), протянул Кузьме.

– Ну, как там? Нашла? – спросил он Нюрку.

– А то! – состроила лукавую рожицу девочка. – На окраине дом большущий, днем все на работе, соседи тоже. Кур там видимо-невидимо! Штук двадцать. И утки есть. Только в доме тетка всегда остается. Толстая… Вечером никак нельзя, народу полно – я сегодня проверяла. Днем только. От соседей можно.

– Угу, – важно кивнул Никита, спрыгнув с подоконника. – Завтра пойдем.

– А Ворона и Аист водку пьют, – доложила Нюрка. – А еды у них…

– Поглядим? – предложил Кузьма, загасив окурок, который уж пальцы жег.

Троица гуськом выскользнула за дверь. Май сорок первого был теплым, во дворе детского дома цвели каштаны и липы, люди говорили, что и лето будет теплым, раз не успела сирень с акацией отцвести и тут же сразу каштан с липой распустились.

Троица подкралась к окну, чуть поднялась, чтоб только глаза видели. Оттопырив попки назад и опершись руками о коленки, ребята замерли. Ворона с длинным и несуразным воспитателем по кличке Аист сидели у стола. Аист что-то задушевно рассказывал, размахивая вилкой, рожа вместе с шеей у него были красные, глаза блестели. Ворона слушала и жеманно хихикала, мотая коленками из стороны в сторону, словно на месте ей не сиделось. А на столе… картошечка жареная, соленые огурцы, пельмени!

– Колбаса… – дребезжащим голосом, нежно произнес Кузьма, сглотнув накатившую слюну, и плотоядно потянул носом. – С жирком…

– Чего ты разнюхался? – сказала шепотом Нюрка. – Через стекло не учуешь.

– Учую, – возразил Кузьма и снова потянул носом. – Я жратву всегда чую за версту. Хоть понюхать маленько…

Взвизгнула Ворона. Сейчас она была совсем не такой, какой ее привыкли видеть ребята, а милой, ветреной. Испугавшись резкого звука, троица присела, затем отползла от греха подальше. Подружка побежала в свою комнату, а мальчишки пошли в свою.

– На что нам Нюрка? – приставал к Никите Кузьма, не любивший девчонок.

– Не понимаешь, так молчи, – осадил друга Никита. – Без женщины в нашем деле нельзя, она у нас отвлекающий маневр, понял?

Кузьма не понял, но переспрашивать не стал. И спорить насчет Нюрки не стал. Он недавно прибыл в детдом, подружился с Никитой и тут же разделил с ним его нелегкую участь. Раньше во всем, что б ни случилось, виноватым считали Никиту, теперь обоих друзей обвиняли в проделках, даже если не они были зачинщиками.