Оглянулся Махает, видит – за ним уже несколько человек гонятся, а охотники луки натягивают. Но Махает уже к краю плато подбежал и, не раздумывая, прыгнул вниз, на еле торчащий уступ на стене ущелья, потом на другой, третий – и скатился по крутому склону на ногах, чудом оставшись в живых.
Несколько преследователей попытались повторить его трюк с прыжками, да сорвались и разбились, а лучникам под стеной ущелья его было не достать.
Отдышался Махает, огляделся, увидел, что один и в безопасности, и такая радость охватила его, что захотелось кричать от переизбытка чувств.
Тут его словно молнией пронзила мысль: «И чего это я, дурень, решил вдруг умереть? Я ещё молод, полон сил. Не везёт мне здесь, так я пойду в другое место, в другой город, да и вообще, земля большая, живи да радуйся!»
Идёт он так по дороге, радостно размышляет, задумался. Вдруг смотрит, а из его сумки, с которой он так и не расставался, та самая белая коза с радужными переливами выскочила и побежала в другую сторону.
Эй, коза, постой, – побежал он за ней, – скажи мне хоть, кто ты такая и что ты у меня в сумке делала?
Я коза удачи, – отвечает она, – если кто попробует моего молока, того всю жизнь удача сопровождает, но только в одном деле, а остальные дела от него зависят. Поэтому слежу я за тем, чтобы все новорождённые моего молока попробовали. А у кого я в сумке или за пазухой поселюсь, того удача во всех делах ждёт, да только в том случае, если человек меру знает. Тебе я помогала, Махает, как могла, ну а когда ты небесные одежды, волшебного зверька и птицу судьбы заказал, тут моё терпение и кончилось, а потому ухожу я от тебя. И на прощанье хочу предупредить: будь осторожнее с желаниями, они рано или поздно обязательно сбываются и не всегда так, как ты себе представляешь.
Сказала так коза и исчезла. А Махает идет и думает: с чего это вдруг нужно быть осторожным с желаниями?
Вдруг слышит над головой ужасный грохот и гул, да такой, что аж земля дрожит. Поднимает он голову и видит – камнепад! С вершины скалы по склону камни катятся, а самый большой осколок скалы, подпрыгнув на уступе, летит прямо к нему.
«Но я ведь уже передумал умирать!» – только и успела мелькнуть мысль в голове у Махаета перед тем, как её снёс обломок скалы.
Доброе дело сегодняшнего дня
Семён Петрович стоял перед празднично оформленным прилавком в продуктовом магазине, подсчитывая денежные купюры и мелочь. Денег было негусто. Можно было, конечно, купить хлеба, пакет вермишели и, скажем, тушёнки ради праздничка. Но на неделю это было растянуть сложно. Хотя какая сейчас тушёнка, одно название – две трети жира и непонятно какое мясо. Жир, правда, можно есть с хлебом, на пару дней хватит.
Дедушка, вы что-нибудь будете брать? – окликнула его продавщица.
Погоди, милая. Прикину, что лучше взять, и подойду, – отозвался он.
Нельзя сказать, чтобы Семён Петрович был по жизни лентяем или бомжом. Нет. Работал всю жизнь, и ещё как работал, числился среди лучших работников. Выработал сорок лет стажа на заводе, да и после пенсии десяток лет. А тут грянули перемены в стране, и началось…
Сначала государственный завод каким-то образом приобрёл частник. Как это ему удалось, Семёну Петровичу до сих пор было непонятно, ведь буржуев ещё его отец всех пострелял. А потом и вовсе стало чудно. Высокотехнологичный завод, проработавший полторы сотни лет, оказался нерентабельным, и его было решено перепрофилировать в офисы. А так как в офисах Семёну Петровичу с роду работать не приходилось, его, естественно, попросили на выход.
После этого они с бабкой стали жить только на свои пенсии. Пенсия у него была нормальная такая, хорошая пенсия. Только бабке его почему-то не нравилась. Бабка его бранила почём зря.
– Дурень ты старый, – говорит, – обманули тебя, облапошили и пенсию дали грошовую. Пошел бы ты, поклонился кому надо, сунул презентик какой-никакой, чтобы хоть по-человечески тебе заплатили. Ты же вон, всё здоровье своё у станка оставил. Но кланяться – это вам не на заводе по полторы смены стоять, тут и хитрость, и обхождение, и хватку кой-какую иметь надо, а этому Семёна Петровича никто не обучал.
Так и жили, как могли, в своей двухкомнатной хрущёбе, выданной заводом, пока бабка не померла.
А надо сказать, что родственников за свою долгую жизнь они как-то подрастеряли. Тем более что родственники эти, что с той, что с другой стороны, жили все в деревнях. Кто-то из них спился окончательно, кто-то сидел в тюрьме, а кто-то просто не желал знаться, считая, что в городе достаточно много платят, чтобы родственнички могли посылать регулярную денежную помощь. Ну, а коль не делают этого, то, значит, зажрались, и глаза бы их больше не видели.