Белая крепость

Даже мечты об этих преобразованиях уже не занимали меня, заранее безразличного к тому перевороту, который они могли произвести, когда б им суждено было свершиться. Ходжа не хуже моего понимал, что астрономия, география и прочие естественные науки в той их части, которой мы занимались в первые годы, не имеют никакого практического применения; часы, приборы и модели давно ржавели, сваленные в угол. Мы отложили всё до тех пор, когда наступит время взяться за малопонятное дело, которое Ходжа называл «наукой»; но большого замысла, способного уберечь нас от катастрофы, мы, по сути, не имели – имели только мечту о таком замысле. Пытаясь уверовать в эту никак не увлекавшую меня, блеклую мечту и не отдалиться от Ходжи, я иногда старался смотреть его глазами на страницы, которые перелистывал, на случайные идеи, приходившие мне в голову, и пробовал поставить себя на его место. Когда он возвращался с охоты, я делал вид, будто, устремив свою мысль в предложенном им направлении, обнаружил новую истину, опираясь на которую мы сможем все изменить. «Морские приливы и отливы порождаются изменением теплоты впадающих в море рек», – говорил я. Или: «Чума передается мельчайшими частичками, плавающими в воздухе, и прекращается, когда ветер их уносит». «Нет ничего невозможного в том, чтобы изготовить огромное орудие с длинным стволом и большими колесами, перед которым в страхе разбегутся все враги». «Земля вращается вокруг Солнца, а Солнце – вокруг Луны». Слушая меня, Ходжа снимал пропыленную охотничью одежду и всегда произносил одни и те же слова, заставлявшие меня улыбаться: «А наши-то дураки даже не подозревают, что это так!»

Потом его охватывал приступ гнева, которому поддавался и я. Он рассказывал о глупых выходках султана; например, о том, как тот несколько часов кряду преследовал верхом обезумевшего вепря или же лил слезы над затравленным гончими зайцем. Скрепя сердце Ходжа признавал, что во время охоты его слова влетают в одно ухо султана и вылетают из другого, и в ярости вопрошал одно и то же: когда же эти дураки узреют истину? Случайно или закономерно это стечение глупцов? И почему они столь беспробудно глупы?

Постепенно Ходжа начал осознавать необходимость возвращения к «науке» – на сей раз для того, чтобы понять, что делается у них в головах. Мне тоже хотелось побыстрее приступить к ученым занятиям, потому что я все вспоминал те прекрасные дни, когда мы, ненавидя друг друга, сидели за одним столом и были так друг на друга похожи. Но уже с первой попытки стало ясно, что к былому возврата нет. Прежде всего, я уже не видел, чем и как на него можно воздействовать. Но, что еще важнее, теперь я воспринимал неудачи и горести Ходжи как свои собственные. Однажды, напомнив ему о глупости соотечественников и приведя преувеличенно яркие примеры этой глупости, я дал понять (хотя сам и не верил в правоту своих слов), что он тоже обречен на поражение, и умолк, наблюдая за тем, как отзовутся в нем мои слова. Конечно, он яростно мне возражал, говорил, что поражения можно избежать, что если мы опередим врагов, если полностью посвятим себя какому-нибудь делу (например, сможем создать чудо-оружие), то нам удастся повернуть вспять течение реки, которая отбрасывает нас назад. Но, даже радуясь тому, что он говорит не просто о замыслах, а о «наших замыслах», я понимал: это знак того, что он теряет надежду; видно было, как терзает его ужас перед надвигающимся неизбежным поражением. Он походил на бездомного ребенка; мне были близки его гнев и печаль, напоминавшие те, что я испытывал в первые годы рабства, и я хотел ему уподобиться. Когда он ходил из угла в угол, когда вечером смотрел в окно на мокнущую под дождем грязную улицу или, будто пытаясь разглядеть что-нибудь способное снова вселить в него надежду, устремлял взгляд в сторону Золотого Рога, где в одном-двух домах на берегу еще теплился тусклый свет, – мне порой казалось, что это не Ходжа изнывает от тоски, а я сам, каким был в молодости. Словно тот, кто был мной, давным-давно покинул меня и ушел, и я, клюющий носом в уголке, пытаюсь стать похожим на него, чтобы снова обрести потерянный интерес к жизни.

Но и от бесконечно повторяющихся всплесков этого интереса я тоже устал. После того как Ходжа стал главным астрологом, его земельный надел в Гебзе увеличился, возросли и доходы. Теперь ему не было нужды заниматься чем-то еще, кроме бесед с султаном. Время от времени мы отправлялись в Гебзе, объезжали покосившиеся мельницы и деревни, где первыми нас встречали громадные пастушеские собаки, и проверяли бумаги, пытаясь понять, много ли наворовал управляющий; иногда перешучиваясь, но чаще уныло вздыхая, писали трактаты для развлечения султана, а больше ничего не делали. Если бы я не настаивал, Ходжа, наверное, отказался бы и от ночных развлечений, после которых мы ложились в постель с теми, не жалевшими для себя благовоний, женщинами.