Белая лебеда

Прошло время, синева вокруг рубца рассосалась, и профессор пожелал мне всего хорошего. От обеда в ресторане он отказался и неожиданно пригласил к себе вместе с Иной. Может, было у Вити Дубинина такое хобби? Показывать домашним трудноизлеченных? Мало того, после обеда я промаршировал перед его бабушкой и дедушкой, сыновьями и невестками, а потом двое серьезных на вид парней, студенты медицинского института, завели меня в кабинет профессора и попросили показать затянувшуюся рану на ноге.

Иной благодарности Витя Дубинин и не потребовал.

Наконец пришло время возвращаться. Но, чтобы вернуться, нужно расстаться…

Меня ждали на Урале. Еще я хотел заехать в Свердловск и посмотреть, что происходит на Уралмаше. Мне это вскоре потребуется.

Что ни говори, а Урал стал моей второй родиной. Два города: Свердловск и Магнитогорск.

В Свердловске, по сути, я начал свою настоящую послевоенную жизнь. Там я учился, работал, встретил Людмилу… Там родился Дима.

Неудачное дебютирование на литературном поприще, поражение на Уралмаше и опять бегство в Магнитогорск, где спокойно, без борьбы и дерзаний доработал до пенсии… Там же умерла Людмила…

О расставании мы даже не заговаривали. Как-то не верилось, что настанет день и мы разъединимся… Разъедемся в разные стороны, и кто знает, когда увидимся. А потому даже мысли отгоняли о прощании. Но втайне понимали, что каждый день, проведенный вместе, приносил нам уже не радость, а муки. Ведь ничего же не решено и никто не пытался заговорить первым. Каждый боялся отказа. А так возможна еще встреча. Через год, через два. И опять мы будем желанны и счастливы. Хотя бы на миг… Хотя и вся-то наша жизнь только миг между прошлым и будущим, как поется в песне.

Бродили по Ростову. Роскошный город. Солнечный, красочный нарядными домами, широкими проспектами, заполненными толпами приветливых людей. И бушующие волны зеленых скверов и улиц.

Медленно, даже вразвалочку, с кульками душистых абрикосов шли по главной улице. Отправляя в рот очередную абрикосину и собирая в руку косточки, Ина показывала на дома, которые были разрушены и сожжены, а затем восстановлены пленными немцами в первозданном виде. Фасады привлекали лепкой и барельефами. Попадались дома и современной, безликой архитектуры. На празднично просторной площади долго любовались театром, построенным до войны. Отдаленно он напоминал своей формой гусеничный трактор невероятно огромных размеров. Чудовищно задрана к небу задняя стена зрительного зала, и две стеклянные галереи по бокам ведут к квадратным прозрачным колоннам с лестничными маршами.

— Трактор не трактор, — сказал я с легкой усмешкой, — но внутри он просторен и уютен. И такой чудесный зал. А сцена с такими возможностями.

— Я и сейчас, нет-нет и побегу на спектакли приезжей труппы, — заметила Ина.

— Часто вспоминается та предвоенная весна. Я жил неподалеку отсюда и часто ходил в театр. Видел в спектаклях Веру Марецкую, Орбелиани и даже Ваграма Папазяна. Он тогда гастролировал с труппой. Очень необычно исполнял Отелло. В знаменитой сцене ревности он погнался за Дездемоной по мосткам, нависшим над зрительным залом, схватил ее и долго душил на своем колене. Она просила пощады, клялась в верности, но черный мавр, страшно вращая глазами, рычал, как обманутый лев… Две или три женщины в зале не выдержали и попадали в обморок… Затем после войны Папазян участвовал в спектакле нашей шахтерской труппы. Рассказывали, что в одном из спектаклей с артисткой, игравшей Дездемону, случился обморок и пришлось раньше закрыть сцену… Да-а-а… Вот такие дела… Хочешь, покажу тебе дом, в котором жил? Это совсем рядом…

Мы пересекли скверик с фонтаном и декоративными подстриженными кустами, и я сразу же отыскал тихую улочку, застроенную одноэтажными домами. Ну, да… Адыгейская… Деревянный забор, и внутри виден домик-мазанка. А хозяйский, кирпичный с полуподвалом и высоким крыльцом, выходил на следующую улицу и прятался за акациями. Мы жили в зимней кухне, сдаваемой под жилье.

— Видишь, вон там под яблоней скамья и столик? Мы часто там дурачились, когда ночью возвращались с танцев из парка. А в доме вовсю шла игра в карты.

— В карты? — удивилась Ина. — И ты играл?

— Все тогда играли, и я не выдержал… И сыграл-то всего один раз. На всю жизнь зарекся. Проиграл все! Деньги… Каких-то жалких несколько десяток… Проиграл костюм, всю остальную одежонку и постель. Остался в одних трусах. Даже папиросу в зубах проиграл. Это было ужасно!.. Но и урок на всю жизнь. Ходил к нам один шпанистый. Всех до одного обыгрывал. И знаешь, кто выручил? Ленька Подгорный, собственной персоной.

— Леонид? — подняла брови Ина.